История дьявола

Неужели эллины не предвидели всплеска религиозных чувств после падения Рима и пришествия варваров? Неужели по какому-то странному недоразумению они не увидели проявления высшей добродетели в божьем промысле? Надо сказать, что Гесиод [301] в своей «Теогонии» попытался по-своему истолковать вмешательство потусторонних сил в дела земные. Однако греки не принимали своих богов всерьез, считая неспособными преподать нормы нравственного поведения. К тому же сами эллины не так уж особенно верили в благородные поступки и возвышенные устремления своих богов, хотя те иногда снисходили до помощи им. Так, Афина взяла под свою защиту Ореста, когда тот убил свою мать Клитемнестру. На заседании ареопага [302] она повлияла на решение судей и склонила чашу весов в пользу обвиняемого. А в «Илиаде» она вступилась за Диомеда [303] . Отличный пример благосклонного отношения к смертным. Однако гораздо чаще боги враждовали с людьми. Подтверждение тому — ящик Пандоры, который Зевс преподнес Эпиметею, брату Прометея и мужу Пандоры. Сгорая от любопытства, женщина открыла ящик, и все заключенные в нем людские бедствия, как то: болезнь, голод, злоба, ненависть и многие другие, вылетели наружу, кроме оставшейся на самом дне ящика обманчивой надежды.

301

Первый греческий поэт, родился в 700 году до н.э. — Прим. переводчика.

302

По названию холма в Афинах, где вершился суд. — Прим. переводчика.

303

Греческий герой, участник Троянской войны, прославившийся убийством Реса и похищением его коней, поимкой Долона и другими подвигами. — Прим. переводчика.

В представлении греков боги не были ни друзьями, ни врагами людей. Простым смертным не были доступны помыслы богов, что подтверждалось многими примерами. Когда Геракл, побочный сын Зевса, в припадке насланного на него безумия убивает собственных детей во дворце своего предполагаемого отца Амфитриона, принимая их за чудовищ, о чем поведал Эврипид в трагедии «Геракл», он впадает, очнувшись, в отчаяние и хочет наложить на себя руки, не в силах справиться с душевными муками, и тогда Тесей успокаивает его: «Простой смертный не может ничем досадить небесам». Когда же разгневанный Геракл заговаривает о мщении богам, по вине которых он утратил разум: «Мне не нужны такие боги, если они поступили со мной так жестоко», Тесей возражает в ответ: «Неужели ты думаешь, что боги обратят внимание на твои угрозы?» [304] Так, в эпоху расцвета классицизма, в 424 году до н.э., Эврипид представил на суд греческой публики развенчанный образ богов, не изменившийся за всю историю греческой религии.

304

Euripide, т. III. Heracles, 1230 и 1240. Les Belles-Lettres, 1976.

Простые смертные не испытывали страха перед богами. Когда Ахиллес уже собирался пронзить мечом Агамемнона [305] , он почувствовал на своей голове чью-то руку. Оглянувшись, он увидел перед собой Афину, решившую успокоить героя дружеским жестом. «Что ты от меня хочешь, дочь Зевса? — воскликнул Ахиллес в гневе. — Куда ты смотрела, если не заметила дерзости Агамемнона, сына Атрея?» [306]

Греческие боги так же непредсказуемы, как и их далекие индоарийские предки. Невозможно угадать, какая муха их укусит, с какой ноги они встанут утром и что подвинет их на свершение благих или, наоборот, недобрых дел. Какие религиозные чувства можно было питать к таким богам? Что из себя представляло вероисповедание греков? Уже давно ученые задаются этими вопросами. Во всяком случае, слово «религия» имело у греков иной смысл, чем в наших монотеизмах, когда верующие обращаются к Богу с просьбой о заступничестве в состоянии полной отрешенности от внешнего мира. Если мы обратимся к этимологии слова «религия», то увидим, что оно происходит от латинского ligare и означает «связывать». И религия греков вполне соответствовала этому понятию, ибо служила связующей нитью между верующими, или же, если быть более точными, горожанами. Без учета политической роли, которую играла вера в греческих городах, невозможно понять античную Грецию.

305

После того, как тот похитил у него недалеко от Трои молодую пленницу Брисеиду взамен своей наложницы Хрисеиды, которую он вынужден был отдать по совету Ахиллеса, чтобы покончить с насланной на греков чумой. — Прим. переводчика.

306

L’lliade, I, 202—203.

В самом деле, религия Греции была тем цементирующим раствором, который использовался при строительстве здания государства. Культ богов, выступавших, подобно небожителям других религий, в роли героев основополагающих мифов, не носил метафизического характера и не выражал собой стремлений человеческой личности к чему-то возвышенному, а был прославлением добродетели, отождествляемой с духовной сущностью горожан, способных при случае затеять смуту или бунт. Случилось так, что греческая демократия оказалась тесно связанной с политическими идеалами, воплощенными в образе богов. Греческие боги, ассимилированные римским пантеоном, придут в упадок, когда римские императоры присвоят их лавры и дискредитируют своей жестокой деспотией. В Греции тирания была просто невозможна из-за находившихся на Олимпе богов, и вот почему безжалостные правители свергли с пьедестала небожителей, чтобы единолично властвовать в Риме. Однако истинным божеством эллинов считалась политика.

Духовные запросы греков отличались разнообразием, ибо трудно найти двух более не похожих между собой людей, чем, например, житель Македонии и уроженец Афин, и свидетельствовали о щепетильном отношении к вопросам соблюдения чести, что, пожалуй, не наблюдалось никогда ранее; несомненно, в основополагающем мифе речь шла об общечеловеческом долге, но это понятие все же рисковало остаться пустой фантазией тиранов и не соответствовать смыслу, который вкладывал в это слово свободный человек. Парадоксальность греческого гения состояла не столько в создании пантеона, сколько в отказе от тирании богов. Ибо тирания, то есть абсолютная власть одного человека или нескольких людей над всем народом, не имела ничего общего с Грецией. Когда герольд, войдя в Афины, спросил, где живет правитель, Тесей ответил ему: «Чужестранец, ты совершил ошибку: Афины — город свободный и не может находиться под властью одного человека...» [307] Вот почему власть богов ставится греками под сомнение, и мифы разоблачают пороки небожителей, перечисляя драки, дурные поступки и развратные действия, что, безусловно, вызывает недоумение у приверженцев наших монотеизмов.

307

Euripide, т. III. Les Suppliantes, 400.

Древняя Греция представляет собой уникальный период в истории развития духовной жизни людей, когда человеческий разум разрушил созданные им же мифы и довел до такого же жалкого состояния, в каком оказывается через несколько часов выброшенная на морской берег медуза. Уже в V веке до н.э. киники [308] покусились на эту сокровищницу легенд, составленную из преданий, священных историй, произведений драматургов и поэтов, продемонстрировав, таким образом, пример истинного неуважения к свободе. Один из основателей школы, Диоген, заявил, что Эдип, «отправившись в Дельфы посоветоваться с оракулом, обратился к Тиресию [309] , который не решился сказать царю всей правды. Призвав сопровождавшего Лая [310] пастуха, Эдип узнает, что женат на собственной матери, родившей от него сыновей; ему бы промолчать или, по крайней мере, скрыть этот факт от ушей фиванцев; он же, напротив, принялся громко и возмущенно жаловаться на то, что является одновременно отцом и братом собственным детям, и мужем, и сыном одной и той же женщины». На что собеседник ему заметил: «Послушай-ка, Диоген, для тебя Эдип — самый глупый человек на свете! Греки же считают его умным царем, только ему, по их мнению, не повезло в жизни». Диоген рассмеялся в ответ и продолжал чернить Эдипа, рисуя его полным дураком, и отвергал саму возможность встречи со сфинксом [311] , символом глупости [312] .

308

Или циники, последователи философской школы Антисфена и Диогена Синопского, названной по наименованию гимнасии, где проходило обучение — Kynosarges, или от слова «куоп», в переводе собака, поскольку Антисфен считал, что жить надобно «подобно собаке». — Прим. переводчика.

309

Слепой прорицатель, обладающий даром понимать голоса птиц. — Прим. переводчика.

310

Фиванский царь, муж Иокасты. Узнав от оракула, что погибнет от руки сына, он оставил Эдипа на склоне горы Киферон. — Прим. переводчика.

311

По повелению оскорбленного фиванцами Марса ужасный Сфинкс стал подкарауливать путников и съедать всех, кто не мог ответить на его вопрос. Услышав правильный ответ Эдипа, чудовище бросилось со скалы в море, и Эдип стал царем фиванским и мужем своей матери. — Прим. переводчика.

312

Дион Хрисостом, IX речь, процитированная Леонсом Паке (Leonce Paquet) в книге «Les Cyniques», вышедшей в издательстве Livres de Poche в 1992 году.

Тому же Диогену принадлежат дерзкие слова, с какими он обратился к Александру («Не заслоняй мне солнце», — сказал он герою, когда тот спросил, чем он может ему помочь); он также высмеял Платона (поинтересовавшись, почему тот написал «Законы» после «Республики», как будто в республике не было законов); затем развенчал Геракла, поставив под сомнение его подвиги, — короче, обращал в прах весь хлам истории, которому впоследствии, особенно в XIX и XX веках, стали придавать столь большое значение.

Итак, киники Диоген, Моним, Онесикрит, Деметрис, Демонакс, Гераклейос являются такими же представителями Греции, как Платон, Аристотель, Софокл, Эсхил и Фидий [313] . В «безумном Сократе», как называл его Платон, можно найти удивительное сходство с мудрецами Индии, в особенности с гимнософистами, проповедовавшими (тогда и до сих пор) полное самоотречение и аскетизм.

Понятно, что престиж богов был в то время невысок. Что ж тогда говорить о демонах? Позднее император Юлиан, возмутившись, назвал киников бесстыдниками и заявил, что трагедии, предположительным автором которых был Диоген (тексты утеряны), вызывают у него отвращение обилием дерзостей» [314] . И все потому, что бог и тиран — два сапога пара. Дочитав до конца эту книгу, читатель узнает, что в наши дни отрицается сама возможность существования дьявола, и поймет, почему это тревожит полицию. Ибо от полис [315] до полиции рукой подать.

313

Выдающийся древнегреческий скульптор, создатель скульптуры «Афина Парфенос», украшавшей библиотеку в Пергаме. — Прим. переводчика.

314

Leonce Paquet. Les Cyniques. Livres de Poche, 1992.

315

Особая форма организации общества в Греции, при которой родовая знать пыталась закабалить своих сородичей. — Прим. переводчика.

Однако слова и поступки императора не могли не вызывать подозрения у греков. Юлиан, несмотря на все свое восторженное отношение к Греции, продолжал оставаться римлянином и к тому же приверженцем христианского учения. Во всяком случае, в классическую эпоху греки не верили даже оракулам, предсказательницам и прочим прорицателям, призванным, как предполагалось, доносить до людей божественное слово. Так, Тесей отчитывает царя Адраста за то, что тот послушался оракула Фойбоса, передавшего ему положительный ответ Аполлона, перед тем как принять окончательное решение отдать дочерей замуж за чужеземцев на свою беду: «Ты из той породы людей, кто безрассудно верит искусству оракула, которым в совершенстве владеет Фойбос; поэтому ты отдаешь своих дочерей замуж за иноверцев!» [316] Это лишний раз говорит о том, что оракулы не пользовались большим уважением в Афинах. И Юлиан, вероотступник насколько известный, настолько и осторожный, рассуждал как римлянин, но не как грек.

316

Euripide, т. III. Les Suppliantes, 215.

И все же следует считать Грецию, имеющую тринадцативековую историю, цивилизацией дерзких героев, которые не ведали страха бытия и не веровали в Бога. Что же касается всяких суеверий, deisidaimonia, то греки еще в V веке до н.э. сначала на территории Греции, а затем в Magna Graecia [317] и римских провинциях постоянно обращались к магам, колдунам, чудотворцам, кудесникам и чародеям, magoi, goetoi, pharmakoi [318] , которые в те далекие времена были чем-то вроде наших деревенских знахарей. Власти их не признавали, и им приходилось практиковать нелегально.

317

Принятое в Древнем Риме название «Великой Греции». — Прим. переводчика.

318

Andre Bernand. Sorciers grecs. Fayard, 1991.

Слово deisidaimonia заслуживает отдельного разговора; оно означает не только безотчетный животный страх перед всем непознанным, но и трепетный ужас перед божествами и даймониями [319] . Ибо все рассуждения христианских теологов о пресловутом «демоне», вдохновлявшем Сократа, основаны на ошибочной и устаревшей интерпретации этого слова, обозначающего не только «духа» или «гения», но и «бога». Какая-нибудь Эпикаста, испугавшись, что дурной глаз соседки может расстроить выгодный брак ее дочери, который ей удалось с таким трудом устроить, обращается тайком к pharmakos, которого Софокл считал отравителем, а Платон колдуном. И тот замешивает тесто из самых невероятных продуктов и обжигает на огне, приговаривая самые невообразимые заклинания, чтобы отвратить чары вредной соседки.

319

Философское понятие, встречавшееся в трудах Софокла и означавшее способность отдельных людей предлагать рациональное решение в общих интересах. — Прим. переводчика.