История дьявола

В действительности — и это хорошо прослеживается как в «Этифроне», так и в «Тимее» — Платон выступает как пифагореец, то есть представитель Востока. Он — мистик и более близок к Заратустре и философии мистических таинств, чем к аттической философии. В самом деле, пифагорейцы верили в метемпсихоз [328] , который они унаследовали от индийского ведизма. Об идее бессмертия души говорится в «Федоне» и особенно подробно в «Банкете», где Платон утверждает, что боги и люди общаются между собой через посредников в лице небезызвестных даймониев, которые по своей сути выступают в роли добрых духов (как это ни парадоксально звучит, но именно у Платона христианские авторы позаимствовали идею о демонах, заселивших воздушное пространство вокруг нас). Позднее об этом будут говорить христианские схоластики.

328

Религиозно-мистическое учение о переселении души умершего во вновь родившийся организм. — Прим. переводчика.

Впрочем, в I веке неопифагорейская школа слилась со школой Платона: обе заявили о том, что миром руководит высший порядок, идея. Жаклин де Ромилли на сей счет заявила: «Она (идея, правящая, по Платону, миром) обретает права на существование: все, что мы считаем реальным, на самом деле представляет собой затертую копию» [329] . В этом утверждении уже содержится намек на то, что реальный мир — иллюзия. Последователи гностицизма возведут этот тезис в постулат, заявив, что все материальное должно рассматриваться со знаком минус. Иными словами, религия Платона имеет чуждые Греции корни; особенно это заметно в «Республике»: когда Платон излагает принцип абсолютного, совершенного, познаваемого и сверхчувственного Добра, он расписывается в неприязни к греческому пантеону и всей эллинской религиозной практике, о чем не решался признаться в других книгах или скрывал под мишурой красноречия. Такое отношение входит в противоречие с греческой культурой, в основе которой диалектическая связь предмета и темы, что исключает Платона из числа эллинских философов, где он, впрочем, занимал уникальное положение скорее благодаря основанной им школе, чем своей деятельности. Ибо абсолютное Добро, прославляемое в «Республике», подразумевает абсолютное Зло, то есть дьявола — столь чуждого греческой философской мысли понятия. А за появлением злого гения последует неминуемое освобождение Олимпа и депортация богов! А это излюбленная тема последователей гностицизма и даже самого христианства. Вот почему платоновское учение так легко воспринималось христианами платоновского толка. Позднее оно окажет свое влияние на развитие разных форм теизма [330] . Можно сказать, что Платону оставалось совсем немного, чтобы отнести все Зло на счет дьявола.

329

Jacqueline de Romilly. Pourquoi la Grece. Editions de Fallois, 1992.

330

Религиозно-философское учение, по которому бог управляет миром и людьми. — Прим. переводчика.

Ксенократ [331] , также как и ученик Платона Аристотель, стал автором настоящей демонологии: по его мнению, добрые или злые даймонии представляли собой блуждающие в пространстве души, которые еще не обрели телесную оболочку или оставили ее после смерти человека.

Интересовавшийся деятельностью колдунов, Аристотель полагал, что движущей силой всякого чародейства было чувство зависти, которое могло нарушить гармонию города — идеал греческого мира, а колдовство причинить ему вред, почему и практиковалось тайно в мрачных закопченных помещениях, в то время как богослужение совершалось открыто в торжественной обстановке. Бертран [332] указывал, что многие греческие мыслители считали зависть, phtonos, первопричиной всех бед; и ворожба, как инструмент зависти, противостояла религии, высшей задачей которой было поддержание порядка в обществе. Однако вынося приговор зависти, Аристотель вынужден был признать, что это недоброе чувство было одним из проявлений Зла и являлось «недостатком».

331

Греческий философ (395—312 гг. до н.э.). — Прим. переводчика.

332

Andre Bernand. Sorciers grecs. Fayard, 1991.

Под влиянием философских идей Востока и, несомненно, Ирана, Плутарх [333] затронул проблему даймониев в своих сочинениях «Об Исиде и Осирисе» и «De defectu oraculorum»: не вступая в спор с Ксенократом, он представил даймониев как промежуточных духов, способных превратиться в настоящие божества или же, наоборот, принять человеческий облик. Кроме того, он разделил их на добрых и злых и, давая им характеристику, обрушился на злокозненных даймониев за то, что они подбивали на дурные поступки как богов, так и людей, в то время как добрые духи призывали и тех и других к благородным деяниям. Все это напоминает гностицизм: раз есть Добро, где-то неподалеку должны находиться злые духи. Тут уж свое слово должна сказать христианская апологетика [334] : само существование злых даймониев освобождает богов от ответственности за их дурные действия. В этом умозаключении мало что остается от мировоззрения греков, ибо не может быть «свободы», если люди и боги подчиняются сверхъестественным силам. Мы уже почти подошли к постановке вопроса о дьяволе. Как только даймониев разделили на хороших и плохих, появилась необходимость делать выбор между ангелами и демонами.

333

Греческий мыслитель (49—119 гг.), автор «Жизнеописания» и «Этики». — Прим. переводчика.

334

Раздел богословия, в котором сформулированы основные доказательства истинности религиозных представлений. — Прим. переводчика.

Нам бы пришлось изрядно потрудиться, чтобы попытаться найти в работах греческих философов прообраз единого Зла, так же как, впрочем, и понятие единого божественного Добра. Было бы настоящим абсурдом рассматривать греческую философию как чисто интеллектуальное построение, чуждое повседневной жизни греков и их верованиям. Убедительное тому доказательство привел Кожев [335] : венцом учения Аристотеля, сформировавшегося под влиянием Платона, стали в эллинскую эпоху философские размышления стоиков [336] , утверждавших, что высшее божественное начало, с которым можно отождествить космос, находится в состоянии вечного становления, а мир, где проявляется божественная сущность, пребывает в круговом и циклическом движении. Таким образом, все возвращается на круги своя, и нет «победителей» в споре идей, то есть греческая философия отвергает понятие истории в современной трактовке по Гегелю. Она также не приемлет идею апокалипсиса, выдвинутую во времена позднего иудаизма. Всякое движение — иллюзия, как выскажется по поводу этого парадокса Зенон [337] . В эллинскую эпоху греческая философия своим утверждением о том, что все течет и меняется, как бы замыкает круг, начертанный Гераклитом, первым выдвинувшим идею вечного возобновления природы. Человеческая мысль не опережает космос в своем движении вперед.

335

Alexandre Kojeve. Essai d’une histoire raisonnee de la philosophie paienne, III. La philosophie hellenistique et les neoplatoniciens. Gallimard, 1973.

336

Последователи философской школы Стои, исповедующие невозмутимость и спокойствие — Прим. переводчика.

337

Греческий философ (490—430 гг. до н.э.). — Прим. переводчика.

При таком раскладе, как подчеркивает Кожев [338] , не может идти речи ни о понятии абсолютного Добра, ни абсолютного Зла. И, как следствие, нет ни бога Добра, ни бога Зла. Во времена позднего стоицизма, который проповедовали эллинские мыслители и риторики, как, например, Аполлоний Тианский, эта тема была подхвачена последователями гностицизма, считавшими Демиурга [339] создателем мира вне Добра и Зла, а богов христиан и иудеев, как Всевышний и дьявол, божествами второго порядка.

338

«...Стоики не допускали (вслед за Аристотелем) взаимодействия или борьбы (между «противоположностями») ни на Небе (в Космосе), ни в первичном Огне (если отсутствовал Космос)...», о чем было заявлено в «Essai d’une histoire raisonnee de la philosophie paiennne, IIII.

339

В философии Платона творец, сформировавший мир из праматери. — Прим. переводчика.

Если все было бы так просто, то «греческий философ» — этот термин имеет самый широкий смысл на страницах этой книги, ибо между таким мыслителем, как, например, Гераклит, и каким-нибудь неизвестным нам киником имеется огромное различие — отказался бы от эллинской практики и никогда не поддался бы чувству тревоги, которое охватывает всякое разумное существо при мысли о бренности бытия и незащищенности перед силами природы. Греческая религиозная практика оказалась, однако, способной превзойти и, более того, выйти за пределы государственной религии не только в суевериях: пример тому — мистерии. Все говорит за то, что не здесь следует искать ответ на вопрос, как греки общались с чудовищами, порожденными страхами, порожденными мыслями о бренности бытия.

Возможно, эллины пытались найти успокоение, принося человеческие жертвы даже в самые поздние времена. Одно только предположение о подобных жертвоприношениях в Греции может показаться абсурдным; и тем не менее об этом написал сам Плутарх. Происходя из старинного состоятельного рода, он руководил в родном городе Херонее церемонией «изгнания голода», состоявшей в избиении раба прутьями из ветвей особого дерева (Agnus castus), а затем изгнании из города под ритуальные крики зрителей: «Изгоним голод и впустим в город здоровье и процветание» [340] . Но как уточняет Фрезер, церемония не всегда заканчивалась столь символически: во время эпидемии чумы в одном из самых богатых греческих колониальных городов Марселе всегда находился доброволец, как правило, из самых малоимущих людей, предлагавший себя в качестве жертвы; в течение года его содержали за счет города и одетого в церемониальные одежды, в венке из ветвей священного дерева, проводили по городу, и все горожане, встречавшиеся на пути процессии, молились за то, чтобы все беды выпали на долю бедняги. Случалось так, что этого человека изгоняли из города или же забивали камнями до смерти за городскими стенами.

340

Sir James Frazer. The Golden Bough. Macmillan, New York, 1973.

В Малой Азии, если случалась эпидемия или другое бедствие, например землетрясение, всегда находился какой-нибудь урод или калека, на которого возлагалась ответственность за все выпавшие на долю местных жителей неприятности; под звуки флейты его били по гениталиям, а затем сжигали на костре. Подобные жертвоприношения не были ни правилом, ни исключением. В предыдущие столетия на Таргелийском ежегодном майском празднестве в Афинах, как указывает тот же Фрезер, мужчину и женщину выводили за городские стены и забрасывали камнями. В Абдере, в Трасе даже состоятельный горожанин мог вызваться на роль покаянной жертвы. В Лейкадах каждый год горожане бросали в море мужчину, чтобы заплатить дань морскому богу Посейдону.

Веря, что боги алчны и тщеславны так же, как и люди, и стремясь задобрить их человеческими жертвоприношениями, греки таким образом очищали город от скверны, что позволяет сделать вывод: у греков уже существовало понятие нематериального зла, которое можно было нейтрализовать, вступив в переговоры с тем или иным небожителем. Однако зло не отождествлялось с каким-то конкретным божеством, а лишь считалось отрицательной чертой характера. В Лейкадах бросали в море молодого человека, задабривая Посейдона; точно так же его могли принести в жертву Аполлону или двум богам сразу.

Жертвоприношения носили ритуальный характер, но не были обязательными. Они могли практиковаться во время многих обрядов, о чем свидетельствуют мистерии. В эллинскую эпоху было три главных типа мистерий: дионисийские, элевсинские и орфические. Первые были посвящены прославлению греческого бога виноградарства и виноделия фракийско-фригийского происхождения Диониса [341] , способствовавшего росту хлебов, цветов и трав (в Аттике и Ахайе он был богом цветов, в Афинах — фруктов, в Коринфе — кедров, во Фракии — хлебов), также как и богиня земледелия и плодородия Деметра. Он был внебрачным сыном Зевса и Семелы, за что его возненавидела Гера, законная супруга его отца — царя богов, и, согласно одной из критских легенд, титаны по наущению мстительной богини схватили, растерзали, сварили и съели Диониса, что стало их последним «подвигом», ибо, придя в неописуемый гнев, Зевс уничтожил слуг, несмотря на их старые заслуги. Тело Диониса было собрано по частям Аполлоном и погребено, по одним легендам — в Дельфах, а по другим — в Фебе, а затем воскрешено или же, по другой версии, вновь рождено Зевсом: греческая религия допускает множество вариантов одной и той же легенды.

341

Именовавшегося также Вакхом. — Прим. переводчика.