Избранное
Шрифт:
Но мысль об этом тяжелей свинца.
II
Поэт. Слеп человек, а жажда жить сильна.
И почему б из лужи не напиться?
И почему бы мне не воплотиться
Еще хоть раз — чтоб испытать сполна
Все, с самого начала: детский ужас
Беспомощности, едкий вкус
Взросленья муки, отроческий стыд,
Подростка мнительного неуклюжесть?
А взрослый в окружении врагов? —
Куда бежать от взоров их брезгливых,
Кривых зеркал, холодных и глумливых?
Как не уверовать в конце концов,
Что это пугало — ты сам и есть
В своем убогом истинном обличье?
Как отличить увечье от величья,
Сквозь оргию ветров расслышать весть?
Согласен пережить все это снова
И снова окунуться с головой
В ту, полную лягушачьей икрой
Канаву, где слепой гвоздит слепого,
И даже в ту, мутнейшую из всех,
Канаву расточенья и банкротства,
Где молится гордячке сумасбродство,
Бог весть каких ища себе утех.
Я мог бы до истоков проследить
Свои поступки, мысли, заблужденья;
Без криводушья и предубежденья
Изведать все, — чтоб все себе простить!
И жалкого раскаянья взамен
Такая радость в сердце поселится,
Что можно петь, плясать и веселиться;
Блаженна жизнь, — и мир благословен.
КРОВЬ И ЛУНА
I Священна эта земля
И древний над ней дозор;
Бурлящей крови напор
Поставил башню стоймя
Над грудой ветхих лачуг —
Как средоточье и связь
Дремотных родов. Смеясь,
Я символ мощи воздвиг
Над вялым гулом молвы
И, ставя строфу на строфу,
Пою эпоху свою,
Гниющую с головы.
II Был в Александрии маяк знаменитый, и был
Столп Вавилонский вахтенной книгой плывущих по небу светил;
И Шелли башни свои — твердыни раздумий — в мечтах возводил.
Я провозглашаю, что эта башня — мой дом.
Лестница предков — ступени, кружащие каторжным колесом;
Голдсмит и Свифт, Беркли и Бёрк брали тот же подъем.
Свифт, в исступленье пифийском проклявший сей мир.
Ибо сердцем истерзанным влекся он к тем, кто унижен и сир;
Голдсмит, со вкусом цедивший ума эликсир,
И высокомысленный Бёрк, полагавший так.
Что государство есть древо, империя листьев и птах, —
Чуждая мертвой цифири, копающей прах.
И благочестивейший Беркли, считавший сном
Этот скотский бессмысленный мир с его расплодившимся злом:
Отврати от него свою мысль — и растает фантом.
Яростное негодованье и рабская кабала —
Шпоры творческой воли, движители ремесла,
Все, что не Бог, в этом пламени духа сгорает дотла.
III Свет от луны сияющим пятном
Лег на пол, накрест рамою расчерчен;
Века прошли, но он все так же млечен,
И крови жертв не различить на нем.
На этом самом месте, хмуря брови,
Стоял палач, творящий свой обряд,
Злодей наемный и тупой солдат
Орудовали. Но ни капли крови
Не запятнало светлого луча.
Тяжелым смрадом дышат эти стены!
И мы стоим здесь, кротки и блаженны,
Блаженнейшей луне рукоплеща.
IV На пыльных стеклах — бабочек ночных
Узоры: сколько здесь на лунном фоне
Восторгов, замираний и агоний!
Шуршат в углах сухие крылья их.
Ужели нация подобна башне,
Гниющей с головы? В конце концов,
Что мудрость? Достоянье мертвецов,
Ненужное живым, как день вчерашний.
Живым лишь силы грешные нужны:
Все здесь творится грешными руками;
И беспорочен только лик луны,
Проглянувшей в разрыв меж облаками.
ВИЗАНТИЯ
Отхлынул пестрый сор и гомон дня,
Спит пьяная в казармах солдатня,
Вслед за соборным гулким гонгом стих