Книга чародеяний

Хартманн слегка дёрнул плечом. Он всё ещё был раздражён, но уже не пугал, более того – подвёл Армана к другому вопросу, к одному из главных, которые он приберегал на конец. В голове уже начинали стучать молоточки, предвещающие боль от напряжения.

– Я так полагаю, вы не сдаётесь, – проговорил Арман. Вопрос по ходу превратился в утверждение.

– Ну конечно, – Хартманн снова одобрительно кивнул ему. – Я ввожу вас в курс дела.

Значит, его действительно не убьют. Значит, есть и какая-то причина, по которой Хартманн рассчитывает на его поддержку.

– Почему меня? Зачем я вам нужен?

– Вы, молодой человек, выдающаяся личность, – сообщил Хартманн и осмотрел его лицо, будто любуясь произведением искусства. Или инструментом, или хорошо заточенным оружием. – Знаете ли, мои люди – наёмники и соглядатаи, которых я давно устранил, не берите в голову, – окрестили вашу компанию так: солдафон, вертопрах, плакса и убийца. И оборотень. Для вас у них не нашлось ни одного дурного слова, никакого… определения, понимаете? Ваш дар, Арман. Это он мне нужен. Любой сильный маг – всего лишь дополнение к своему дару. Ну, ну, не спорьте, – усмехнулся Хартманн. – Кто такая пани Росицкая без своих сил? Её знаменитая мать? Основу характера вашей сестры составляет её магия, да вы и в зеркало можете посмотреть…

Он понимал. Арману не понравилось, как прозвучали его собственные мысли в устах Хартманна, но нечто подобное он и сам говорил Лотте – о себе, правда. Таков уж был его дар: быть кем угодно, кроме себя. Дар и проклятие…

– Вот так, Арман. Я сразу вас приметил, хотя ещё не знал, как вы мне пригодитесь.

Арман ненадолго прикрыл глаза. Самое время спросить, почему Хартманн так уверен в его верности, но Арман не мог заставить себя: это было самым страшным. Охотник загнал зверя в угол и целится из своего ружья.

– Хорошо, – сказал он, поглядев на пальцы Хартманна. Не в лицо. – Раз вы вводите меня в курс дела, расскажите подробнее про мир и власть.

– Расскажу, но прежде я должен вас успокоить, – мягко произнёс посол, вынуждая Армана снова поднять голову. – Честное слово, нам с вами вовсе некуда торопиться. Я не держу в подвале никого из ваших друзей, не оттягиваю время, ничего такого. Если вас что-то беспокоит, вы можете немножко отдохнуть от меня.

Иногда Арману удавалось понять, врёт человек или говорит правду – да что там, он считал, что отлично разбирается в людях. Сейчас он не мог даже предположить. Одно ясно, в эту минуту Хартманн и вправду был безопасен: он на виду, и он не колдует. Правда, этот человек умел находить и устранять сообщников бесшумно… Да и домоправитель его наверняка находится за дверью.

– Всё в порядке, господин посол, – ответил Арман и заставил себя улыбнуться.

– Ну и славно, – успокоился Хартманн и снова соединил кончики пальцев, опершись на стол ребром ладони. – Что ж, о мире и о власти… Кое-что в этом пророчестве, которое поставило наш маленький мирок с ног на голову, имеет смысл. Очень важный смысл. И возвращает нас с вами к моему тезису о том, что никакой обособленности между магами и не-магами и в помине нет: мы крепко связаны, и эта связь проявляется зримо и незримо, а когда связь исчезает, сильнее чувствуешь, что она когда-то была. Чем больше они изобретают, тем меньше они нуждаются в наших услугах. Чем больше они верят в бога, тем меньше они верят в нас. Чем меньше они верят в бога – тем больше верят в себя и меньше верят в нас.

Арман не сдержал смешка – то же самое говорил им Берингар, то же или очень похожее. Хартманн приподнял брови, но переспрашивать не стал.

– Да, как-то так. Это что касается науки и веры, хотя на них-то всё и держится… то, что лежит на поверхности, то, что видят все. Я смотрю немного шире, к счастью. Вы ведь застали Наполеона?

– Застал, – ответил сбитый с толку Арман. Они что, на уроке истории? Тут он осознал не только свою ошибку, но и ту самую ограниченность мировоззрения, о которой говорил Хартманн. – Я был ребёнком.

– Точно-точно. Очень жаль. Так вот, как вы думаете, почему он так далеко зашёл? – Посол не стал дожидаться ответа. – Без нашего брата там не обошлось, молодой человек. Наполеон показал, как человек может завладеть немалой частью мира… разумеется, не один, но такое количество союзников! Такие поразительные военные успехи! Жаль, что империя так скоро рухнула, но ведь где рухнула одна империя, может появиться и другая. Не хочу обидеть лично вас, но не только у французов есть потенциал.

– Только брата? – переспросил Арман. Он не хотел слышать того, к чему клонил Хартманн; слова о французах его вовсе не задели, в детстве он и вовсе не знал, как себя называть – часть швейцарских земель переходила из рук в руки, однако в последнее время было слишком много разговоров о национальном самосознании магов. Хартманн, сидящий в окружении портретов прусских королей, без слов подтверждал его мысли.

– Что? А, ну да… Если бы женщины – я имею в виду, НАШИ женщины, – воевали, всё решалось бы быстро и чисто… Я не верю в то, что женщина не способна развязать войну, – уточнил Хартманн, как будто Арман спрашивал. – Разумеется, они по природе своей создают, но мне не нравится дополнение к этой фразе «а не разрушают». Позвольте, одно совершенно не исключает другого, да и в истории найдётся не один пример. Вы согласны?

– Согласен, – сказал он, думая об Адель. Отсюда, из обманчиво уютного кабинета на берегу реки Шпрее, в центре Берлина, сестра казалась призраком прошлого – обманчиво счастливого и недосягаемого.

– Отлично. Я всё-таки к тому, что так уж вышло, что воюют у нас по большей части мужчины; когда объединяются величайшие людские умы и величайшие магические силы, можно изменить мир… Тут, конечно, не обходится без всяких мелочей вроде человеческой воли или личной удачи, как в парадоксе стрелка.

Хартманн крепко задумался, потеряв интерес к разговору. Его взгляд рассеянно блуждал по столу, и Арман ни на секунду не поверил в этот образ выпавшего из реальности стареющего больного человека.

– Я думал, это прозвучит глупо, но теперь не до конца понимаю границы ваших намерений, – сказал Арман, слегка повысив голос, и посол встрепенулся, словно отвлёкся по-настоящему. – Вы что же, хотите захватить мир?

Сбылись худшие ожидания Армана: после этих слов Хартманн не рассмеялся, упрекая его в наивности, а только хмыкнул.

– Ну, мир слишком велик, как нам уже известно. Всё-таки девятнадцатый век на дворе. То, что работает в одной его части, никому не нужно в другой, но в целом… Есть кое-что, чем я хотел бы овладеть. Знаете, в чём была ошибка Наполеона? Он позарился на слишком большой кусок. Когда объединились такие силы, как Пруссия и Россия, это стало совсем уж очевидно, а до этого момента всё шло не так уж плохо. Не без внутренних проблем, сами понимаете… но надо и меру знать. Дело не в объёме, вовсе нет, дело в общности. Нельзя требовать одного и того же от волка и орла – да, они оба хищники, но подход к ним нужен совершенно разный.

Для самого Армана всё это выглядело совсем иначе: теперь ему казалось, будто он смотрел на ту войну из-под земли, в то время как Хартманн, принявший в воображении облик прусского орла, парил где-то высоко. Наверняка без него не обошлось и подписание мира. Об участии магов Арман знал совсем немного, но этого хватило, чтобы сделать такой вывод: раз Юрген сражался при Ватерлоо, почему бы Хартманну не присутствовать в Вене?

– И зачем вам в этом деле книга?

Вопросов было куда больше, но все они пролегали в той пропасти, которая разделяла молодого человека и стареющего, опыт в высших кругах и опыт в катакомбах, сироту и вдовца. Арман понимал, что прежде вёл ту самую обособленную и замкнутую жизнь колдуна, но не чувствовал в том своей вины – он никогда не собирался вершить судьбы мира, самым важным было найти кров и крышу над головой, денег на завтрашний день, защитить сестру. Окажись он в прошлом с нынешними знаниями, принял бы те же самые решения без оглядки на большой мир. Война… для кого-то – хладнокровный раздел территорий, изменение государственных границ, для кого-то – патрули в разграбленных городах, бесконечный бег в никуда и преследования. Как будто им не хватало преследований, которым подвергалась ведьма-мать.