Корни ненависти

– И вы совершили убийства в том же порядке, в каком они идут в романе.

– Да, отбросив те, которые сложно воспроизвести. Матусалем изначально не входил в наши планы. Но он рассказал своей подруге, о чем вы его попросили, а она поделилась со мной. У нас с Гонсало даже вышел спор насчет этого: я настаивала, что мальчишку нужно остановить, пока он не сообщил вам, а Гонсало не хотел пачкать руки.

«Как любой настоящий психопат, Ирати, – подумал я. – Он манипулировал вами тремя, сыграл на вашем разочаровании, заставил поверить, что разделяет его, и вы сделали всю грязную работу».

– У Мату хорошо варил котелок, – продолжила она. – Себас ужасно разозлился и хотел сам посадить его в бочку, но это было рискованно: Мату знал нас. Поэтому в конце концов Гонсало согласился.

– Вы не учли того, что бывший заключенный использует карандаш в качестве оружия и оставит мне ДНК убийцы.

– Вообще-то ее оставил Гонсало. Мату действительно пытался защищаться карандашом, но у него ничего не вышло. И Гонсало оставил свою кровь, зная, что это окончательно убедит вас в виновности Рамиро Альвара.

– А что насчет Клаудии? Ты украла у собственной сестры ключи от башни, чтобы Гонсало смог забрать хронику. Вы уже делали подобное раньше, когда похитили монашеское облачение Магдалены Нограро. И еще ты украла ключи от часовни в Кехане. Зачем? С какой целью вы проникли туда в первый раз и почему вернулись несколько недель назад?

Однако Ирати, скрестив руки на груди, промолчала и уставилась в стену.

– Послушай, или ты объяснишь мне, зачем кто-то влез туда полтора года назад…

Я замолчал, припоминая.

Меня осенило: полтора года.

Полтора года назад Гонсало приехал в Угарте.

61. Алтай Дьяго Вела

Зима, 1200 год от Рождества Христова

Прошло семнадцать дней с момента злополучного возвращения Аликс и Оннеки. Город разделился, как никогда прежде. Если б у жителей Новой Виктории еще оставались силы, они пошли бы войной на соседей из Вильи-де-Сусо. Первые хотели сдаться безоговорочно; вторые предпочитали умереть, дожидаясь, пока армия короля Санчо их спасет.

Чипиа перестал вглядываться в горизонт с крепостной стены и даже разрешил своим людям играть в шашки, хотя раньше подобное каралось несколькими ночами в камере.

На скотных дворах больше не осталось животных: ни свиней, ни кур, ни даже кроликов. Прогулка по мощеным улицам напоминала прогулку по кладбищу. Крики, кудахтанье и ржание сменились гнетущей тишиной.

После смерти жены я находил утешение только в обществе дочери и бабушки Лусии. Боль от утраты Аликс сжигала меня изнутри. После всего, что ей пришлось вынести, она не увидит конца осады. И все же осада еще не закончилась.

Взяв дочку на руки, я отправился навестить бабушку Лусию. В последнее время от нее остались лишь кожа да кости, несмотря на то что все горожане, от Санчи де Галаррета до пастуха Лоренсо, тайком приносили ей часть своего пайка.

Я мог бы принести кожаный ремень, чтобы она его пожевала (как делали мы все), но у бабушки не осталось зубов. Поэтому я нарезал на полоски пергамент, припасенный для этой хроники, намереваясь прокипятить их и приготовить бульон, который немного подкрепил бы ее силы.

Я свистнул со двора, предупреждая о своем визите. Но едва войдя в дом, сразу все понял.

Она покинула нас.

В комнате больше не ощущалось ее присутствия, только холодный воздух витал в мрачных стенах.

Старуха сидела на полу, обхватив руками открытый сундук. Она оставила нам в подарок копченую свинину, сыр, каштаны… Всю еду, которую ей приносили последние несколько месяцев. Бабушка Лусия сохранила все это для нас: своих детей, внуков, правнуков и праправнуков.

Я сел рядом, со спящей дочерью на руках, и дал волю слезам.

Я оплакивал Аликс, Йеннего и всех, кого потерял.

Я оказался плохим отцом: позволил разрубить моего ребенка пополам, лишь бы не отдавать его чужим людям…

Из оцепенения меня вывел громогласный оклик Гуннара, донесшийся с улицы. В его голосе звучала непривычная тревога.

– Что такое, кузен? – спросил я, высунувшись из окна с дочкой на руках.

– Идем быстрее! Нагорно сошел с ума: угрожает спалить город до основания! – воскликнул Гуннар.

– Нагорно сошел с ума? – недоверчиво повторил я и, сбежав по лестнице, последовал за Гуннаром к дому брата.

Я обнаружил Нагорно в конюшне, где он лежал на остатках соломы, а наша сестра Лира из последних сил удерживала его, прижав к горлу кончик кинжала.

– Что тут происходит? – спросил я, наблюдая за этой нелепой сценой.

– Ночью какие-то люди ворвались в конюшню и съели Алтая, – объяснила Лира. – Из всех животных в городе оставались только он и Ольбия. Все знают, что Нагорно жестоко отомстит, но, похоже, они предпочли наесться и ждать, пока наш брат подарит им быструю смерть. Может, ты его вразумишь; меня он не слушает…

– Отпусти его, – велел я.

– Ты с ума сошел?

– Я разберусь, сестра. Отпусти его, – повторил я.

Лира уступила, хотя в ее взгляде читалось неодобрение.

Нагорно вскочил на ноги. Его глаза, обычно напоминавшие темный туннель, казались еще более пустыми.

– Бабушка Лусия умерла. Мы сдадим город. Не вижу смысла продолжать борьбу, – сказал я, положив руку ему на плечо. – Пойдем, брат, я хочу, чтобы ты устроил ей похороны. Поговори с жителями Новой Виктории. Лира, созови всех из Вильи-де-Сусо. Пусть звонят в колокол; мы соберемся на кладбище Сан-Висенте, как делали с тех пор, когда этот холм назывался Гастейс.

Бабушка Лусия смогла объединить горожан, чего не удалось ни голоду, ни городским стенам. На улицах не зажигали свечей, и Милия не раскладывала хлеб для поминок, потому что не было ни Милии, ни хлеба. Не осталось и наемных плакальщиц, которые исполнили бы погребальную песнь.

Да и к чему они, когда каждый из нас оплакивал ее в душе? Мы думали, что бабушка Лусия бессмертна. Она всегда была частью Вильи-де-Сусо, сидя в своем маленьком домике, откуда наблюдала за течением жизни и плела для нас красные браслеты.