Король

– Это я тоже прощаю.

Кингсли снова рассмеялся, на этот раз по-настоящему. Сорен рассмеялся вместе с ним. Затем смех утих, в комнате снова воцарилась тишина, тишина кроме слабого плеска воды о борт бассейна от движений Кингсли. Сорен подошел еще ближе. Кингсли уперся лбом в грудь Сорена, он слишком устал, чтобы держать ее прямо.

– Ты должен перестать наказывать себя, - сказал Сорен, обхватив затылок Кингсли.
– Суд только Божий удел. Ты совершаешь медленное самоубийство тем, как живешь. Это грех, от которого я не могу тебя освободить.

– Я так устал, - признался Кингсли, стыдясь поделиться даже этой малейшой слабостью.

– Из-за кошмаров я боюсь спать. Неважно, как сильно я устал, мне не хочется спать. Но если со мной в постели есть кто-то, я сплю лучше. Они ждут, что я сначала их трахну. Нельзя же их разочаровать?

– Ты хотя бы осторожен?

– Не часто.

– Кингсли, ты должен.

– Священник читает мне лекцию о презервативах.

– У тебя будет гораздо больше, чем это, если ты не будешь осторожен. И тебе нужно перестать принимать наркотики. И ты не можешь пить столько.

– Я кутила.

– Ты самый несчастный кутила, которого я когда-либо встречал. Выпивка для празднования, а не для самоубийства.

– Мне нечего праздновать.

– Мне есть. Отпразднуй со мной.

– Что ты празднуешь?

– Много лет я понятия не имел, где ты, чем занимаешься, как живешь. А потом в тебя стреляли, и ты оказался в госпитале, и умирал. Вот почему они связались со мной. Вот как я нашел тебя. Теперь ты здесь, прямо передо мной. Бог вернул меня к тебе, вернул тебя ко мне. Я не перестаю праздновать с той ночи, когда впервые вошел в этот дом и снова увидел тебя.

– Ты был зол на меня.

– У меня сердце разрывается, когда я вижу тебя таким.

– В это я не поверю. Не верю, что у тебя есть сердце.

Сорен прикоснулся к щеке Кингсли и провел большим пальцем по скуле. Нежное прикосновение, любящее прикосновение. Кинг бы предпочел пощечину. Она бы причинила меньше боли.

– Ты помнишь все те заметки, которые делал в моей Библии?
– спросил Сорен.

– Я писал их на французском, чтобы никто не смог прочесть.

– Они все еще у меня. Они все еще внутри моей Библии. Думаю, Кингсли, которого я помню, все еще здесь.

– Ты сохранил мои записи?
– повторил Кингсли. Это последнее, что он ожидал услышать. Записки, остатки его пули... Что еще осталось от Кингсли у Сорена? Кроме его сердца?

– Все до единой.

– Почему? Ты больше не влюблен в меня.

– Я дорожу памятью о том, что у нас было. И молюсь, чтобы сейчас у нас было нечто лучше, глубже.

– Что?

– Дружба. Настоящая дружба.

– Ты больше никогда не трахнешь меня, верно?

– А если бы я это сделал, ты был бы мне верен?

– Это серьезный вопрос?
– спросил Кингсли.

– Допустим, да. Допустим, я нарушу свои обеты с тобой. Допустим, я даже подумаю о том, чтобы оставить ради тебя сан. Мог бы ты быть верен мне?

– Только ты и я?

– Ты. Я. Элеонор. Втроем, как мы с тобой мечтали.

– Ты шутишь.

– Притворись, что да, - ответил Сорен, не отрывая от него взгляда. На долю секунды Кингсли поверил ему.
– Это будет единственный раз, когда я сделаю тебе такое предложение. Ты. Я. Элеонор. Втроем. Навсегда.

– Навсегда?

– Элеонор согласна на вечность. А ты?

Кингсли закрыл глаза. Он мог получить Сорена и девушку, о которой они мечтали. И что? Больше никого? Никогда? Вечность – это так долго. И он был свободен от Сорена одиннадцать лет. Только Сорен? Только эта девушка, которую он никогда не встречал?

– Беру свои слова обратно, - ответил Кингсли.
– Ты все еще волк.

Сорен схватил полотенце из стопки у лестницы. Он взял уголок и вытер им лицо Кингсли. Если Кинг мог бы заснуть прямой здесь, прямой сейчас, пока Сорен заботился о нем, то уснул бы и никогда не просыпался. Если он умрет сейчас, пожалуй, он умрет почти счастливым.

– Ты помнишь...
– начал Сорен и выжал воду из волос Кингсли.
– Было ли когда-нибудь время, когда ты чувствовал, что делаешь то, для чего Бог послал тебя на эту землю?

– Однажды.

– Когда?

– Когда мы были любовниками.

– Кингсли, серьезно.

– Я серьезно. Ты был таким одиноким, - сказал Кингсли.
– Я никогда не встречал кого-то более одинокого, чем ты тогда. Все боялись тебя. Никто не говорил с тобой. Они обращались с тобой как с прокажённым. А ты этого хотел.

– Ты не хотел.

– Я был напуган. Но я любил тебя больше, чем боялся. Я должен был узнать тебя. И в ту ночь в коридоре, когда ты сказал, что не знаешь, почему Бог создал тебя таким, ты гадал, по какой причине...

– Je suis la raison, - повторил Сорен. – Вот, что ты ответил мне.

– Причина во мне, - прошептал Кингсли.

Сорен кивнул.

– Именно так, - сказал Кингсли.
– В ту ночь я чувствовал, будто Бог послал меня на землю, чтобы показать тебя, почему он создал тебя таким. Ты нуждался во мне так же сильно, как и я в тебе.

– Верно. До тебя я думал, что был единственным, кто хотел того, чего хочу я.

– Ты никогда не делал мне больно. Ты знаешь об этом? Даже когда причинял боль, ты никогда не делал больно. Я любил боль. Было больно, только когда ты останавливался.

– Мне тоже было больно, - ответил Сорен проведя пальцами по волосам Кингсли. Прошло одиннадцать лет с их последней ночи вместе, а Сорен все еще помнил, как прикасаться к нему так, как он больше всего любил и нуждался.
– Я ошибся. Мне не стоило жениться на Мари-Лауре. Я думал, что так решу все наши проблемы. Это было высокомерно и глупо, и теперь я это понимаю.

– Это было чертовски глупо, - согласился Кингсли.
– Твоя Королева-Девственница была права. Ты идиот.

Сорен опустил руку в воду и в качестве наказания плеснул Кингсли в лицо.

– Приятно знать, что ты такой же ублюдок, как и всегда, - заметил Кингсли, схватил полотенце и вытерся.

Кингсли отбросил полотенце на пол и снова посмотрел вверх.

– Я не знаю, что делать, - признался Кингсли, наблюдая за танцем света на потолке. Теперь тот двигался быстрее, потому что он и Сорен находились в воде.