Коронованный наемник

Дивный медленно разжал объятия и выпрямился. Перевел на Леннарта взгляд, и врач, ожидавший увидеть выражение понятного целительского торжества, наткнулся на странное, почти благоговейное неверие.

– Молодчина, Дивный, – хрипло пробормотал Гослин, во все глаза глядя на Леголаса. Тот все еще был без сознания, но израненная грудь ритмично вздымалась, и было видно, что худшее позади.

– Вы ранены, – врач не без смущения откашлялся, а лихолесец машинально повел плечами.

– Пустяки, добрый Леннарт, – эта скомканная фраза ясно дала понять, что мысли эльфа далеки от царапин на собственной спине, занятые каким-то более сложным вопросом.

Врач покачал головой:

– Вы бледнее полотна. Ворожба вам сейчас опасна. Дозвольте, я остановлю кровь.

А эльф рассеянно переспросил, озирая царящий вокруг разгром, словно только что проснувшись:

– Что? Нет… не нужно, – но тут же снова поднял на Леннарта глаза, лихорадочно блестящие в факельном свете, убрал с лица мокрые пряди волос, – вы не понимаете, друг мой. Я не ворожил. У меня не получилось, вы же видели. Это просто песня. Старинная баллада о первых звездах, ее поют в праздники, под доброе застолье, да и без всякого повода. Стыдно признаться, но я просто растерялся и порядком струхнул. Я перепробовал столько заклинаний, но они только причиняли Леголасу боль… Я не знал, чем еще помочь, и просто запел первое, что пришло на ум. Но он услышал меня, Леннарт, – лихолесец подался вперед, хватая врача за руку и бледнея от волнения, – орк отступил, услышав эльфийскую песню. Значит там, под этими шипами, он все равно прежний… В принце жив эльф, – повторил он то ли растерянно, то ли восторженно, и голос дрогнул, – я никогда не думал, что его можно пробудить так просто.

– Морготова плешь… – пробормотал Гослин, а потом без особой учтивости ткнул Леннарта кулаком в спину, – вы тут, знахари, хитростями ремесла кичитесь, а нам бы принца из дряни этой вынуть! Кто его знает, надолго ли ему полегчало? Умники, вот же…

Эта практическая фраза сдернула с происходящего невольный налет мистицизма. Все еще не приходящего в себя Леголаса подняли с пола и осторожно понесли в жилую часть убежища…

…Сознание возвращалось неохотно, словно спрятавшийся за пеленой беспамятства разум опасался снова войти во враждебный мир, едва его не погубивший. Кругом царила тишина, ныли многочисленные раны, но лихолесец все же ощущал, что рядом с ним кто-то есть. Коротко и поверхностно дыша, он медленно разомкнул глаза, и над ним тут же склонилось знакомое лицо, а тревожные глаза настойчиво поймали его все еще мутный взгляд.

– Амауро? – пробормотал Леголас, – Ты? Здесь?

Он смутно помнил их последнюю встречу. Ревущая черная вода, грохот ломающихся льдин, бледное лицо в путанице мокрых волос, окровавленные руки, из последних сил цепляющиеся за режущую кромку.

А целитель выдохнул, словно с плеч сняли тяжкий груз:

– Ты узнаешь меня, мой принц, слава Элберет!

… Они спешили, как могли, будто боясь потерять решимость. Конь Леннарта успел протоптать заметную стежку к их гроту, и до убежища эльфы добрались без особых приключений. Благо, погода стояла безветренная, и ориентироваться в заснеженном лесу было несложно. У лабиринта арок и скал, охраняющих доступ в штаб, эльфы заплутали, но были немедленно замечены часовыми. Покуда ночные караульные судили да рядили, стоит ли будить сейчас Вигге, на голоса явился Леннарт, коему Вериам и сообщил, что они пришли к принцу с повинной и просят с ним встречи. Несмотря на поздний час, старый врач рассудил, что Леголас едва ли осерчает. Оставив эльфийский отряд отогреваться в кухне, где Гослина отчего-то не оказалось, Леннарт направился к келье принца в сопровождении Вериама, Амауро и Алорна. Но Леголаса также не застал. Вероятно, эльфы бы попросту вернулись к соплеменникам дожидаться утра, и тогда нетрудно сказать, чем закончилось бы для Леголаса разоблачение Вигге. Но гулкие коридоры донесли до слуха лихолесцев далекое эхо криков. Леннарт не отличался таким же чутьем, но быстро связал отсутствие полуобращенного орка с этими звуками и, ничего не объясняя, ринулся к сквозному гроту, еще плохо сознавая, что именно собирается делать. На втором повороте его нагнал Амауро. Целитель не знал, что случилось в недрах каменных ходов, но, многим обязанный Леннарту, не смог остаться в стороне, решив, что прочие и без него могут дождаться возвращения принца.

Дальше события неслись кубарем, едва отсчитывая жалкие секунды… Лужи стояли на полу грота, рябым зеркалом сияли в свете одинокого факела. Искрились грани голубых кристаллов, сейчас казавшихся нежно-лиловыми. Брошенный топор мерцал широким лезвием среди зияющих черными провалами бочонков. И среди этой странной картины, не лишенной особой фантастической красоты, бился на полу рычащий, воющий орк, раздирая когтями собственную грудь.

Они бросились к нему, забыв о грозящей им самим опасности. Они пытались удержать его, в своем безумии обретшего какую-то невероятную, звериную силу. Но чем они могли помочь, как могли облегчить его муки? Эльфийская медицина не знала заговоров от этого проклятья, и Амауро понимал, что лишь усиливает мучения Леголаса. Ему приходилось уже чувствовать свое бессилие, но никогда еще оно не было таким преступным, несправедливым и ужасным. Эльфу отчего-то казалось, что это он сам виноват в происходящем, что будь на его месте другой – он сумел бы помочь, но сам он, предатель, изменник, больше не может врачевать того, от кого отрекся так быстро и бестрепетно.

Подоспел на крики Гослин, волокущий со склада мешок соли. Уронив свою ношу на пол, он ринулся на подмогу, но Амауро уже знал – не спасти. Брызги колдовской воды текли по лицу, мешаясь со слезами, обрывки заговорных слов слились в бессмысленную скороговорку. Он склонился к умирающему другу, подставляя спину под терзающие когти, как шею – под топор палача. Он запел старинную песню, словно отпевая отлетавшую эльфийскую душу, готовую вырваться из изуродованной оболочки. И в первый миг, когда тело Леголаса замерло и обмякло в его руках, он решил, что принц мертв…

… А теперь он вглядывался в безобразное лицо, ища в нем гнев, презрение, ища что угодно, жаждая лишь кары за свою измену. Кары, что снимет с души холодный гнет вины.

А янтарные глаза прояснились, когтистая рука скользнула по тугой повязке на груди.

– Ты паршиво выглядишь, брат, – хрипло прошелестел Леголас, – хотя на моем фоне, наверное, ничего.

Это был он, ничуть не изменившийся, хоть и чужая маска прикрывала лицо. И Амауро медленно опустился на колено, чувствуя, как сердце неистово колотит в ребра:

– Прости меня, недостойного, мой принц. Присягаю тебе.

Первый фарлонг бегства по лабиринту он отчаянно опасался, что вода не подействует. Ведь Йолаф говорил, что принц еще не обратился до конца. Но никто его не преследовал, а потом до рыцаря донесся звук падения, за которым послышался хриплый крик муки. Предатель ощутил, как напряженное ожидание разжало хватку, но все же постарался еще прибавить шаг: кто знает, кого некстати сейчас может носить по складам, и кто может услышать надрывный орочий вой? Но ничего, ночью здесь едва ли кто-то окажется, а если и так – пока случайный свидетель будет метаться по гроту, наблюдая агонию перевертыша, пока будет звать на помощь, пока в отсутствие командира разберутся, что делать с трупом и с уничтоженным оружием, он уже успеет уйти далеко. Сейчас же ему осталось одно, самое последнее дельце, и можно будет уходить со спокойной душой.

Вигге оставил тележку у низкой арки, уводящей в темный коридор, снял с плеча лук, зажег новый факел и нырнул в темноту. Тоннель мягко закруглился, отклоняясь вверх, и вскоре рыцарь осторожно приблизился к толстой решетке. За ней виднелась небольшая пещера. Вигге поднес к решетке факел, и из глубины послышалось низкое рычание, а в отсвете огня блеснули желтые глаза с вертикальными зрачками. В углу на подстилке из соснового лапника, накрытого несколькими меховыми пледами, лежал оборотень.

Чудовище приподняло голову и выжидающе смотрело на человека, чуть приподняв в оскале верхнюю губу. Вигге усмехнулся, подавляя невольную дрожь от этого взгляда.

– Доброй ночи, сестренка, – прошептал он, – я пришел попрощаться. Я не Йолаф, я-то понимаю, что у тебя не жизнь, а сущее страдание. Верно, Кэмми? Бедная тварь, ты меня уж и не понимаешь. Негоже так оставаться, не по-людски это. Я помогу тебе, все ж не чужие мы, малютка. Жаль только не увижу лицо братца, когда узнает, что я о тебе, бедолаге, позаботился, а он не сумел.

С этими словами Вигге снял с плеча лук и вынул стрелу:

– Прощай, сестрица, – проговорил он и спустил тетиву.

Но оборотня нелегко было застать врасплох. Он тенью взлетел с пледа и метнулся в сторону, ощетинивая на спине шерсть и встряхивая спутанной кудрявой гривой. Вигге выругался и выстрелил снова, но и вторая стрела бесполезно ткнулась в стену.

– Морготова сучка, – пробормотал убийца, а потом, секунду поколебавшись, вынул связку ключей и отпер замок. Эрсилия отшатнулась, забиваясь в угол, и гортанно зарычала, оскаливая белоснежные клыки.

– Зверюга – она зверюга и есть, – прошипел Вигге, выхватывая третью стрелу. Оборотень сам загнал себя в ловушку… Но выстрелить рыцарь не успел. Оборотень коротко рявкнул, щелкнул зубами и бросился на обидчика. Свистнула стрела, но тетива была слабо натянута, и наконечник едва оцарапал Эрсилии плечо. Вигге рухнул под тяжестью жилистого верткого тела, желтые глаза сверкнули у самого лица, разверзлась пасть. Но страх смерти был сильнее: неистовым усилием рыцарь сбросил с себя оборотня, вскочил и ринулся бежать. Он несся по коридору с неведомой для себя самого прытью, слыша, как сзади настигает легкий топот быстрых лап. Вигге бежал, забыв о кристаллах, мчался, чувствуя, как нутро сводит примитивный ужас. С этим противником было не договориться, его было не запугать…