Коронованный наемник

Сарн молчал. Он знал, что сейчас варгера перебивать не стоит. А тот отстраненно смотрел в пляшущее пламя камина:

– Я никогда бы не предал господина. Никогда не сделал бы ничего, что нанесло бы ему вред или грозило бы ему опасностью. Но это… это другое. Я не лучше, чем я есть, и оправдываться перед тобой не стану, но Сармагат вновь дал мне быть человеком. Человеком, понимаешь, дивный? Я прошел страшный путь. И у меня вдруг появился нежданный шанс помочь другим, идущим этим же путем. Я должен был использовать этот шанс. Иначе я не стоил того, чтоб меня исцелять. Дешева человечья шкура, если душонка под ней волчья. И если Сармагат велит мне встать в строй и идти сражаться против Тон-Гарта – я пойду, потому что я выбрал сторону и плевать мне, как меня назовут. Но это война, и мне ваши стрелы так же опасны, как вам – мои. Волчье же безумие… Тут нет никакой стороны. Тут есть только несчастье, слишком бездонное, слишком ужасное, чтоб класть на весы такую безделицу, как мои жалкие предпочтения. И тут не действуют никакие присяги, и никаких господ здесь быть не может.

Варгер умолк, и лихолесец, поневоле поддавшись сдержанной силе этого простого рассказа, спросил:

– Выходит, что ты хранишь верность Сармагату и нарушаешь его планы по одной и той же причине?

И Таргис спокойно кивнул:

– Выходит, что так.

Сарн задумчиво покачал головой:

– Чудно, но отчего-то очень складно. Как тебе удалась эта затея?

Таргис усмехнулся:

– Тугхаш. Это она с братом скроила весь этот план. Конечно, меня никто не собирался посвящать, но я уже сказал – я многое узнаю случайно. Тугхаш не стоило ходить в деревенскому ключнику в крестьянском платье… Будь она в княжеском блио или в доспехах – я бы и внимания не обратил, а тут заинтересовался. Но это долгая история. Словом, я узнал о заговоре и решил в него вступить. Мне немалых трудов стоило хоть немного убедить Тугхаш в своей надежности. Йолаф же никогда не доверял мне, я не участвовал ни в одном важном этапе подготовки… Но я жив, а значит, все же он не считал меня врагом. Когда Йолаф попал в плен к Сармагату, мне было велено позаботиться, чтоб он не умер прежде времени. Моя мать сельская знахарка… Но это тоже неважно. Я принес Йолафу в корзине с едой снадобье. Добавленное в вино, оно вызывает внешние признаки сильной лихорадки, на самом же деле притупляя боль и снимая усталость. Эта дрянь во все времена была в большой чести у дезертиров. Ее недостаток в том, что после недолгого всплеска энергии она полностью отнимает силы. Но все получилось, Йолаф на совесть сыграл умирающего, добыл свиток и передал сестре. Правда мы не ожидали, что господин так скоро заподозрит неладное. Я пытался затруднить погоню, но Сармагата очень трудно провести. Он настиг Тугхаш… В те минуты я проклинал себя, что не сознался в своем участии еще по пути. Господин отвлекся бы на меня, да и некому было бы командовать моим варгом. Но Тугхаш успела передать свиток соратнику Йолафа, не зная, что он предатель, подкупленный Сармагатом. Он очень старался сбить погоню со своего следа, даже убил оленя, но он был на коне. От меня такие следы не скрыть, я заметил их еще на поляне с выпотрошенной тушей. Я тоже прежде не знал о его предательстве. Господин обмолвился, когда допрашивал Йолафа, ну а я… я никогда не гнушался подслушиванием. Я погнался за мерзавцем, но опоздал, его успел убить… другой. Мне же осталось лишь забрать свиток и привезти в столицу. Вот и вся история, дивный.

Комендант механически поворошил в камине угли, покрутил в руке кочергу и со звоном бросил ее в ведерко.

– Мне, наверное, нужно удивляться. Или завалить тебя еще сотней бесполезных вопросов. Но я устал недоумевать и поражаться. И мне кажется, я и так все понимаю, а посему толочь воду в ступе ни к чему. Искренен ты или нет в том, что говоришь – это неважно. Важно только то, что ты сделал, и за это я не могу тебя не уважать. Скажи, что ты намерен делать дальше?

– Я вернусь к господину. Если ты отпустишь меня, – спокойно промолвил Таргис, – я сделал то, что считал своим долгом. Все же прочие мои долги там, рядом с Сармагатом.

– Почему-то и сейчас я тебя понимаю, – ровно ответил Сарн, – и я, вероятно, отпущу тебя. Но не сейчас. Не хмурься, я не собираюсь платить тебе за неоценимую услугу тюремным заключением или казнью. Каковы бы ни были твои убеждения – ты вправе оставаться при них, и не моя забота тебя перевоспитывать. Я всего лишь наемник, и меня занимают совсем иные материи. Например, ради чего Сармагат затеял всю эту круговерть. Или… как именно Плачущая Хельга вызывает хворь…

Сарн сделал паузу, и вопрос отчетливо повис в воздухе. Таргис медленно пожал плечами:

– Я не знаю, дивный. Клянусь. Не забывай, я всего лишь варгер. Я часто бываю у Плачущей Хельги только потому, что мои питомцы рвутся к ней на водопой. Там всегда много варгов, особенно по ночам, ночью даже Сармагат к Хельге никогда не суется, а он, поверь, не из пугливых. Варги уходят только с первыми лучами солнца, но и днем у Хельги опасно. Так что больно это гиблое место, чтоб особо там любопытствовать.

А замыслов господина не знает никто, даже самые приближенные. Тугхаш тоже неизвестен весь план, она не раз меня расспрашивала. Но Сармагат никого не считает абсолютно надежным, он вообще невысокого мнения о людях.

Сарн же хладнокровно кивнул:

– Я догадывался. Что ж, хорошо. Не обессудь, дружище, но я прикажу запереть тебя в одном из покоев и приставить охрану. Ты ни в чем не будешь знать нужды, но я отпущу тебя лишь тогда, когда улажу с твоим хозяином одно дело. Надеюсь, это не займет много времени.

Варгер криво улыбнулся:

– Если там будет так же тепло, как здесь, и меня будут кормить не хуже, чем сегодня накормила душка-Марджи, то я не против.

– Не беспокойся, – отрезал Сарн, вставая, и стремительным шагом вышел за дверь.

Утро вступило в свои права, все такое же хмурое и серое, как все предыдущие. Сарн, помня о своем обещании Сармагату, не стал, однако, особо церемониться. Он набросал на клочке бумаги несколько слов: «Т. в сознании. Скоро сможет встать. Не забывай о клятве». Затем привязал записку к древку стрелы, поднялся на бартизан и выпустил свое краткое послание в ствол сосны у края просеки. Через десять минут стрелы уже не было – послание забрали.

У эльфа же были куда более спешные дела. Поручив проверку караулов и прием донесений Элемиру, он заперся в своих покоях и с трепетом вынул свиток, вдруг невольно ощутив, как тает его всегдашняя твердая уверенность, что стоит лишь достать этот документ, и все беды станут поправимы. Эру, сколько усилий, сколько интриг и злодеяний… И все ради этого засаленного, обтрепанного по краям листа пергамента. Что же за тайна, существовавшая столько веков, могла спасти столь многих, а спасала лишь единицы? Что за новый подвох таится в этом желанном трофее, и кто знает, не было ли все напрасно?

Осторожно вынув свиток из кожаного чехла, эльф развернул его. Витиеватый почерк, почти не поблекшие чернила, тонкое перо… Никаких гербов или печатей, никаких вычурных заглавных букв. Словно письмо, оставленное на столе безымянным автором.

«Да состоится над тобою, Проклятый, справедливое судилище Мелькорово. И да будешь ты, в память Первых Преданных, новым Прощенным.

Если обретешь ты спасение – гордись по праву, ибо я, владыка Мелькор, склоняю перед тобою голову, признавая свою неправоту. И не забудь – велик твой долг перед целителем, ибо он совершил наитруднейшее: возвысился над самим собою ради тебя.

Если же не найдется для тебя целителя – не томи себя пустой скорбию, ибо несовершенство души – не твоя вина, но закон всего живого, и подобных тебе – многие тысячи.

Если же пойдете вы с целителем далее об руку – да будет он твоим возлюбленным братом до последнего вздоха, ибо его несчастие – твой выбор…»

Сарн развернул свиток дальше, чувствуя, как сердце стучит у самого горла. За этим предисловием следовало еще множество пояснений, далее подробно описывался обряд лечения, и эльф все больше понимал слова Камрин, говорившей о редком даре, необходимом целителю. Да. Этот свиток не было нужды прятать. Его можно было переписать тысячу раз и развесить на всех площадях. И все равно спасенных было бы ничтожно мало.

Дочитав, Сарн некоторое время сидел в оцепенении, погруженный в сумбурный вихрь мыслей. Затем туго свернул пергамент, снова пряча в чехол. Нет, господа. Этого столь долгожданного свитка было недостаточно. Что за смысл в волшбе, что поможет лишь немногим? Болезнь нужно было остановить. Но для этого нужно было, наконец, понять, откуда же она берется...

…Иниваэль знал, что самозваная княжна недужна. Но Сарн, огорченно качая головой, пошептался с Марджи, несколькими женщинами из лазарета, а также двумя-тремя торговцами, и быстро распустил в городе слух, что леди Эрсилия во время боя поднялась из подземелий, чтоб помочь целителям, и была ранена из арбалета на крепостной стене. Эта история мгновенно озарила Камрин ореолом отважной мученицы и отмела лишние вопросы. Сообщать же князю о драгоценном свитке комендант не стал, рассудив, что раздавленный правитель непредсказуем и, услышав столь ошеломляющее известие, способен на какую-нибудь неожиданную и безумную выходку. С ночи первого сражения Иниваэль больше не пил, лишь целыми днями просиживал перед портретом жены, иногда негромко разговаривая с ней, и Сарн все больше убеждался, что рассудок князя не выдержал свалившихся на правителя потрясений. Князь стал болезненно подозрителен, повсюду видел заговоры, не расставался с мечом, а на известие о ранении Камрин без выражения процедил сквозь зубы:

– Увы, она знала, на что идет. На все воля Эру.

Странно, но князь ничуть не удивился, когда Сарн потребовал у него ключи от подземного хранилища документов. Он лишь тяжело и сумрачно посмотрел эльфу в глаза и протянул ему связку. Все еще недоумевая о неожиданной сговорчивости Иниваэля, Сарн спустился за часовым в хранилище, осмотрел его, руководствуясь указаниями Камрин, но вскоре понял, отчего князь так легко вручил ему ключи: ячейка с записями воеводы Бервира об Источниках была пуста.