Красноармеец Горшечников

– Я случайно нашёл, - пробормотал Север.
– Хотел тебе вернуть, да всё как-то забывалось.

– Что ж, вот и вернул.
– Георгина улыбнулась.

Снейп затравленно молчал.

– Могу и оставить… на добрую память.

– Мы разве расстаёмся? Ах да, забыл: ты же в другой полк переводишься.

– А ты меня решил цепкой к пулемёту приковать, - кивнула Георгина.

– Что ж мне остаётся?

– Мог бы попросить.

Север набрал воздуха в грудь. Выпустил шумным выдохом. Просить он не привык.

– Если я тебе чего лишнего наговорил, ты уж извини, - выдавил он, наконец, багровея от натуги.

– Я решила не прощать тебя до самой моей смерти, - Георгина положила карточку на стол, подравняла бумаги, - но переменила своё решение.

– Что тебе надо от меня? Ни черта не понимаю, хоть убей… Да ты погляди на меня.
– Георгина придвинулась и стала глядеть. Север мотнул головой, отвернулся.
– Старый, страшный, как ворона на заборе. А ты молодая, красивая.

– Правда красивая?
– жадно переспросила Георгина и тут же сдвинула брови: - С Делакур не перепутал?

– Далась тебе эта Делакур, - буркнул Ксаверий.
– И она хороша, что говорить.

– Стало быть, если бы Серафим тебе дорогу не перебежал… - Георгина горько засмеялась.
– И ты, и Лютиков… устроили собачью свадьбу.

– Ну ты это, полегче!
– рассердился Север.
– Много ты понимаешь, гимназистка! Начитаются стишков, и одни кружевные вуали в глазах. Между прочим, сама не без греха.

– Милое дело, - сказала Георгина сквозь зубы.
– Значит, вам, товарищи кобели, полная половая свобода, а женская доля - быть рабой. По какой это азбуке коммунизма такое следует?

– Отвяжись от меня, Грамматикова, - взмолился измученный разговором Север.

– Отвяжусь, раз просишь.
– Георгина выскочила вон.

– Вот и помирились. Ой, бабы… - простонал комиссар точно от зубной боли.
– Теперь точно из отряда уйдёт.

– И уйду!
– Георгина ворвалась в комнату, схватила снимок и опять убежала.

– Что же мне, Делакур эту в море бросить?
– крикнул Север ей вслед.
– Чего ты к ней привязалась, глупая ты женщина?

– Через три дня «засуличи» выступают в Крым, - ответили из гостиной замогильным голосом.
– Завтра схожу к Шмелёву, и никто уже не будет мешать вашему счастью.

Тучи над городом сошлись, как две враждебные конницы; «Большою Бертой» грянул гром.

– Ах, вот ты как!
– сказали комиссар и Георгина одновременно, не слыша друг друга.
– Ну, погоди. Не бывать по-твоему!

* * *

Улизин расстелил чистую тряпочку на столе в гостиной Попорыкиных и, насвистывая «Варшавянку», протирал детали разобранного нагана.

– Здесь был Яценко.
– Гарька остановился напротив стола. Волосы его стояли дыбом, в глазах горел огонь праведного гнева.

– Насчёт Нагинина?
– Ромка почесал нос, оставив на нём полосу машинного масла.

– Про него ничего не говорил.

– Что ж ты не спросил?

– Болотов велел молчать. Яценко может и не входить в круг посвящённых.

– Зачем он тогда приходил?

– Лохов очнулся.

– Раскрыл своих подельников?

– В этом и закавыка.
– Гарька сжал зубы так, что заныла челюсть.
– Доктора говорят, он потерял память от выстрела. Вот ведь падаль хитрозадая! Думает, если представится умалишённым, его не расстреляют!

– Чека правды добьётся.
– Ромка начал собирать револьвер.

– Я сам его разъясню! Сию минуту отправлюсь в госпиталь и мозги ему прочищу!

– Комиссар ушёл, а Лютиков тебя не отпустит.

– Какой комиссар, когда речь об истине?!

– Нет, Гарька, ты как хочешь, а я не намерен нарываться на взыскание ради пустого дела.
– Ромка откинул «окошко» и принялся вставлять патроны в барабан.
– Своё дело мы сделали. Теперь и Лохова распотрошат, и его сообщников.

– Тогда я пойду один.

– Ежели что, я тебя прикрою, - Ромка вздохнул.
– Не ходил бы ты, а? Без тебя обойдутся.

Гарька упрямо покачал головой.

– Ну, как знаешь. Что ещё сказал Яценко?

– Вечером нас вызывают в Чеку, показания будем давать.

в госпитале Гарька по проторённой дорожке добрался до Померанцевой, та подсказала, где искать Лохова. Койка поэта стояла у стенки, на ней лежала мумия, плотно замотанная в бинты. Рядом на стуле дремал чоновец.

– Не дозволено, - сказал он лениво, просыпаясь.
– Геть отсюда, хлопец.

– Я только поговорю с этим паразитом.

Чоновец встал - медведище в шинели, огромней Храпова.

– Ты глупый чи глухий? Не дозволено! Иди соби поздорову.

– Кто это?
– Мумия со стоном повернулась. Голос с трудом можно было расслышать, слова звучали невнятно.

– Лохов, вы меня помните?

– Лохов?
– Снова стон.
– Ах, это я - Лохов… не помню, простите… голова…

Вошла сестричка, позванивая склянками на подносе.

– Что вы тут делаете? Уходите.

– Неужели ничего не помнит?

– Нет, нет… ступайте же.

– Я гоню, а он нейдёт, - пожаловался чоновец.

– Нейдёт!
– передразнила сестричка.
– Плохо гонишь, Грошко. Ты тут главный, а тебя кто попало цукает.

На просторном лицо чоновца изобразилось раздумье. Не дожидаясь результатов, Гарька повернул к выходу.

– Врёт или нет?
– бормотал он на ходу.
– Если башку сильно покорёжило, вполне может быть, видал я такие случаи. Или прикидывается?

Прохожие шарахались или поглядывали на него с улыбкой; какой-то малец засвистел, скосил глаза и вывалил язык, изображая полоумного. Гарька спохватился и загнал рассуждения внутрь. Чтобы отвлечься, стал смотреть по сторонам, благо сторона пошла знакомая - здесь поблизости он встретил Аделаиду. Где она, как она?..

И тут товарищ Случай вновь явил ему своё расположение: просвет лазури в серой пасмурной толпе. Платочек то исчезал, то вновь появлялся далеко впереди. Сердце подсказало - это не ошибка, это Она! И не обмануло.

– Аделаида!
– крикнул Гарька, расчищая себе путь локтями.
– Куда же вы?

К счастью, из людной улицы свернули в другую, тихую. Горшечников взял в карьер. Платочек спасался от любви, как от смертельной опасности, уводил Гарьку в лабиринт кривых замызганных проулков, пока оба не очутились в тупике, перекрытом небольшим домиком.