Красноармеец Горшечников
Шрифт:
– Она сотрудничает с одесским «Моряком», - объяснила Тонька.
– Средств у них нет, гонорар выписывают чем придётся. Комаровой выдали французской помадой.
– Махно в юбке!
– выговорил секретарь, раздувая ноздри.
Тонька фыркнула: причины его неприязни к Комаровой были известны всему Новороссийску. В окружком пришла статья «Детская болезнь левизны в коммунизме»; секретарь дал распоряжение отпечатать её брошюрой, почему-то очень маленьким тиражом - только для своих. Такая несправедливость возмутила Комарову до чрезвычайности. Ночью Комаров-муж, редактор газеты
Персиков, воя, как германский разрывной снаряд, влетел к председателю Чека, однако дело ничем не кончилось, Комарову не наказали. По слухам, за рабкора заступился редактор «Красного Черноморья» Гладков * 26, молвив веское: «Народ имеет право знать!»
– Яценко! Поди сюда. Не мешало бы узнать, кто её поставил в известность о случившемся, - сказал Болотов, рассматривая вдохновенную Комарову.
– Узнаю, - пообещал Нагинин с угрозой в голосе.
Болотов посмотрел на него с сомнением.
– Я сам с ней поговорю, а ты займись свидетелями.
– Есть!
– Нагинин чётко - будто белый офицер - опустил и тут же вздёрнул подбородок, развернулся на месте.
Гарька нечаянно поглядел на него и вздрогнул: у чекиста судорожно поднялась губа, обнажив полоску зубов.
– Извините, - сказал Горшечников Тоньке и секретарю, - я на минуту.
Он догнал чекистов.
– Товарищ Болотов, мне необходимо срочно с вами поговорить. Наедине, - прибавил он, взглянув на Яценко.
– Приходите на приём завтра с утра.
– Дело безотлагательной важности!
Болотов вздохнул.
– Уж так и безотлагательной. Добро. Ступай, Яценко. Подождите меня в авто. Ну, в чём дело?
Гарька протянул Болотову письмо.
– Читайте.
Тот смешливо дрогнул усами, развернул листок. По мере того, как он читал, лицо его мрачнело.
– Где вы это взяли?
– На квартире Нагинина, в печке.
– Вы обыскивали квартиру сотрудника Чека?
– тихо спросил Болотов.
Гарька побледнел.
– Это был единственный способ… он бы ушёл, успел всё спрятать… Я слышал, как он говорил с Квириным, начальником доков…
– Я знаю, кто это. О чём они говорили?
Гарька пересказал услышанную беседу.
– Любопытно, - пробормотал Болотов.
– Связного, стало быть, упустил? Горшечников, когда вы выловили лодку с мёртвецом и чемодан, Квирин был поблизости?
– Да.
– Вам не показалось, что он кого-то ждёт?
– Нет, - неуверенно сказал Гарька.
– Я на него почти и не смотрел…
– Это вы придумали наклеить письмо на карточку?
– Мой товарищ.
– Значит, вы были с товарищем.
Гарька плотно сжал губы, да что толку закрывать рот, когда слова уже вырвались?
– Ваш товарищ раньше розыском преступников не занимался?
– Нет.
– Стало быть, у него к этому делу талант. Вы уверены, что письмо адресовано Нагинину?
– Вам решать, товарищ Болотов.
– Верно рассуждаете. Могу я попросить вас и вашего товарища никому не
рассказывать о письме?– Есть никому не рассказывать!
– И к Нагинину ни на шаг не приближайтесь.
– Опасаетесь, что спугнём, товарищ председатель?
– Опасаюсь, что он вас на колбасу порубит.
– Есть не приближаться.
– Гарька понял, что боится Нагинина. Это было неприятно.
– Что мне делать?
– Идите до места расположения своего отряда и оставайтесь там.
– Есть оставаться!
Однако Гарька не мог не задуматься, что легко командовать, когда все сведения уже добыли и преподнесли, как хлеб-соль на блюде. Если б не навёл матрос Доббс на подозрения и не погнался Гарька за девушкой, так бы Нагинин и продавал советскую власть, попутно чиня обиды мирному населению.
«Хоть ЧК и полезная организация, а надо держать её в строгости, большой воли не давать, - решил он.
– А после окончательного сведения родимых пятен капитализма к нулю вовсе её упразднить за излишнестью».
* * *
Потомившись в раздумьях, Георгина решила перчатки Снейпу не отдавать.
Во-первых, подарка он не заслужил; во-вторых, непременно спросит, откуда дровишки, а как узнает, ещё и обидится. И почему ребята так странно смотрели? Георгина пригляделась и обнаружила, что указательный палец правой перчатки испачкан засохшей кровью. Дело, конечно, поправимое. Подумаешь, кровь - не навоз же. Может, самой носить? На её руке перчатка болталась, как боксёрская.
В гостиной было пусто и темновато: Делакур выступала, Серафим прочно занял позиции сопровождающего лица; Лютикова товарищ Тонька увела на комсомольское собрание. Из комнаты комиссара пробивался свет. Заскрипели половицы, дверь распахнулась, выглянул Снейп с книгой в руках.
– Кто здесь? А, это ты… Не твой размер.
– Север кивнул на перчатки, усмехнулся.
– О чём запечалилась - о тяжёлой судьбе Златоверхова?
– Нет.
– Георгина отвернулась.
– Не думала, что он враг?
– Нет.
– Ладно, не грусти, - сказал комиссар неожиданно.
– Бывает. В чужую душу не заглянешь. В город сходить не хочешь?
– Поздно, да и дождь…
– Верно. Хочешь, дам тебе Блока почитать? Сам не люблю - Шмелёв презентовал, он большой ценитель.
– Спасибо, не хочется.
– Как угодно.
Из книги выпала открытка; комиссар вернулся к себе, не заметив пропажи. Георгина подобрала, перевернула. Её рот приоткрылся сам собой.
Она подошла к окну и, улыбаясь своим мыслям, стала глядеть на влажно блестящие деревья, на мокрую улицу. Потом постучалась к Снейпу.
– Входи.
Комиссар рылся в столе, перетряхивал бумаги.
– Что-то потерял?
– сочувственно спросила Георгина.
– Да, бумажку одну.
– Север с огорчением уставился на распотрошённую папку.
– Не эту?
– Георгина протянула ему карточку.
Две пары глаз уставились на комиссара с насмешкой: Георгины настоящей и Георгины фотографической.
Север потянулся за карточкой, опомнился, отдёрнул руку.
– Из твоей книги выпал, - Георгина разгладила снимок.
– А я гадаю - куда пропал?