Крепкий ветер на Ямайке

— Итак, — сказал Торнтон, — прошло ли собеседование так, как вы рассчитывали?

— Примерно, как я и ожидал.

— Я обратил внимание, что вы спрашивали их преимущественно о “Клоринде”. Но ведь вы уже получили все необходимые свидетельства на этот счет, не так ли?

— Естественно, да, получил. Все их заявления я могу по пунктам сверить с подробными письменными показаниями Марпола. Я хотел проверить их надежность.

— И что же вы выяснили?

— То, что мне и раньше было известно. Что куда проще добыть сведения от самого дьявола, чем от ребенка.

— Но какие именно сведения вам нужны?

— Всё подряд. Мне нужна вся история целиком.

— Вы знаете ее.

Мэтайас проговорил с легким раздражением:

— Не думаете же вы, Торнтон, что нам нужна от них какая- то существенная помощь, чтобы добиться обвинительного приговора?

— В чем же трудность? — спросил Торнтон необычным для него сдержанным тоном.

— Мы, конечно, получим приговор по обвинению в пиратстве. Но с тридцать седьмого года пиратство перестало быть преступлением, за которое приговаривают к повешению, если только оно не сопряжено с убийством.

— Разве умерщвление некоего маленького мальчика не является достаточным поводом для обвинения в убийстве? — спросил Торнтон тем же бесстрастным голосом.

Мэтайас поглядел на него с любопытством.

— Мы лишь строим догадки о том, что могло произойти, — сказал он. — Мальчик был, без сомнения, взят на шхуну; и теперь его не могут найти. Но, строго говоря, у нас нет доказательств того, что он мертв.

— Ну, разумеется, он мог переплыть Мексиканский залив и выйти на берег где-нибудь в Новом Орлеане.

Когда Торнтон договорил, его сигара разломилась напополам.

— Я понимаю, как это… — начал было Мэтайас с профессиональной участливостью, но у него хватило сообразительности переменить тон. — Боюсь, действительно, мы с вами лично не испытываем никаких сомнений по поводу того, что паренек мертв; но с точки зрения юридической сомнение существует, а там, где есть юридическое сомнение, присяжные вполне могут отклонить обвинение.

— Ну, если только они не сдадутся под напором здравого смысла.

Мэтайас сделал короткую паузу, прежде чем сказать:

— А другие дети, они что же, так все еще и не намекнули, что же именно с ним произошло?

— Ни слова.

— Их мать расспрашивала их?

— И очень дотошно.

— И всё же они, несомненно, должны это знать.

— Как жаль, — сказал Торнтон веско, — что пираты, решив убить ребенка, не пригласили его сестер понаблюдать за тем, как они это проделают.

Мэтайас, казалось, был готов принять эти доводы во внимание. Он слегка переменил позу и откашлялся.

— Если мы не сможем получить совершенно определенные доказательства того, что совершено убийство, будь то вашего мальчика или голландского капитана, боюсь, существует реальная опасность, что этим людям удастся спасти свою шкуру, хотя их, конечно, и отправят в места отдаленные. Все это совершенно неудовлетворительно, Торнтон, — продолжал он доверительным тоном. — Нас как юристов не устраивает вынесение приговора лишь за пиратство как таковое. Это слишком расплывчато. Наиболее выдающиеся правоведы до сих пор все еще не приняли решения в части удовлетворительного определения пиратства. И, по правде говоря, я сомневаюсь, что это определение будет ими когда-либо дано. Одна школа считает, что под это определение подпадает любое тяжкое уголовное преступление, совершенное за пределами территориальных вод. Но такое определение позволяет делать различные мелкие исключения, и в результате применение отдельного особого термина становится излишним. Тем более что оно не принимается другими направлениями юридической мысли.

— Для человека, не являющегося юристом по профессии, по крайней мере, показалось бы каким-то странным видом пиратства, скажем, самоубийство, совершенное в одной из кают, или совершение неких противоправных действий в отношении капитанской дочки.

— Ну вот, теперь вы видите, в чем состоят трудности. И, вследствие всего этого, мы всегда предпочитаем применять обвинение в пиратстве просто в качестве довеска к иному, более серьезному обвинению. Капитан Кидд, к примеру, строго говоря, не был повешен за пиратство. Первый пункт обвинительного акта, по которому он был приговорен, гласит, что он преступно, преднамеренно и с заранее обдуманным умыслом ударил своего собственного канонира по голове деревянной бадьей стоимостью в восемь пенсов. Вот это — нечто совершенно четко установленное и определенное. И это то, что нам нужно — нечто совершенно четко установленное и определенное. А сейчас у нас ничего подобного нет. Возьмите второй эпизод, пиратство в отношении голландского парохода. И тут мы сталкиваемся с теми же трудностями: человека забирают на борт шхуны, он исчезает. Что же произошло? Мы можем только строить предположения.

— Есть ли у нас в данном случае показания, изобличающие участников преступления и свидетельствующие тем самым в пользу обвинения?

— Вам известен другой наиболее неудовлетворительный момент в этом расследовании, в отношении которого я должен быть весьма щепетилен, и мне следует тут обращаться за помощью лишь в случае крайней нужды. Нет, разумеется, дети — естественные и истинные свидетели в этом деле. И тут есть своего рода преимущество: использовать именно детей, которые так претерпели от этих людей, в качестве орудий правосудия против них.

Мэтайас сделал паузу и пристально посмотрел на Торнтона.

— Вы не смогли в течение всех этих недель добиться от них какого-либо, пусть малейшего, намека касательно смерти капитана Вандерворта?

— Нет.

— Хорошо, и каково же ваше впечатление: они и правда ничего не знают, или их до того запугали, что они до сих пор что-то скрывают?

Торнтон слегка вздохнул, почти с облегчением.

— Нет, — сказал он. — Не думаю, что их запугали. Но я думаю, что они, вероятно, знают что-то, о чем не хотят рассказывать.

— Но почему?

— Потому что за время пребывания на шхуне они — и это совершенно ясно — прониклись очень теплыми чувствами к этому Йонсену и его лейтенанту, так называемому Отто.

Мэтайас выразил недоверие.

— Возможно ли, чтобы дети настолько заблуждались в отношении того, какова подлинная натура подобного человека?

Выражение иронии на лице Торнтона усилилось до того, что в нем появилось что-то почти дьявольское.

— Я думаю, это возможно, — сказал он, — чтобы даже дети впали в такое заблуждение.

— Но эта… привязанность, это же что-то совершенно невероятное.

— Это факт.

Мэтайас пожал плечами. В конце концов, юриста, занимающегося уголовными делами, интересуют не факты, его интересуют вероятности. Факты интересуют писателя-романиста, это его ремесло: рассказать, что данный конкретный человек сделал в данном конкретном случае; от юриста не ожидают, да и нельзя от него ожидать чего-то большего, чем установления того, как обыкновенный человек, скорее всего, поступил бы в предлагаемых обстоятельствах.