Крепкий ветер на Ямайке

Детей уже перестала смущать новая обстановка. Лондон был совсем не таким, каким они его себе представляли, но он оказался еще удивительней. Время от времени, однако, им приходило в голову, что ведь и правда многое в Лондоне очень походило на то, что они прежде об этом слышали (они и не подозревали, что давний рассказ мог, как заклинание, вызвать к жизни нынешнее впечатление). Такое же чувство испытывал, должно быть, святой Матфей, когда после подробного изложения какого-либо заурядного происшествия он добавлял: “Так исполнилось сказанное пророком Таким-то”.

— Чего тут смотреть? — восклицал Эдвард. — В этом магазине одни игрушки.

— Ну, ты что, не помнишь, что ли… — начинала Эмили.

И в самом деле, они как-то были в главном папином магазине в Сент-Энне, и мама рассказывала им, что в Лондоне есть магазины, которые не только, наряду с прочим, продают игрушки, но продают одни только игрушки. В то время они плохо себе представляли, что такое игрушки вообще. Кузина из Англии однажды прислала им несколько дорогих восковых кукол, но еще до того, как посылку открыли, воск растаял; поэтому за кукол у них сходили одни лишь пустые бутылки, наряженные в тряпичные лоскутья. У бутылок было еще одно преимущество перед восковыми куклами: их можно было кормить, засовывая еду в горлышко. Если налить туда еще немного воды, через день-другой становилось видно, как пища переваривается. Бутылка с квадратными плечиками называлась Мальчик, а с круглыми плечиками — Девочка.

Другими игрушками у них служили в основном разные причудливой формы палочки, а также всевозможные семена и ягоды. Они, конечно же, понимали, что такие предметы в магазинах не продают — это просто нелепо. Но сама идея тем не менее их заинтересовала. Пониже купального пруда стояло несколько огромных хлопковых деревьев, их стволы приподнимались над землей на собственных корнях, как на ходулях, и получалось, что под каждым деревом была как бы большая клетка. Одну из них они окрестили своим магазином игрушек: для украшения ее в ход пошли кружевное дерево, низки ярко-окрашенных семян и всякие другие игрушки; они залезали внутрь и по очереди продавали их друг другу. Что-то такое слова “магазин игрушек” для них с тех пор и обозначали. Неудивительно, что лондонская версия их просто поразила: казалось, старое предсказание исполнилось в какой-то невероятной, неправдоподобной степени.

Дома на Хаммерсмит-Террас — высокие, просторные, удобные дома, хотя и не то чтобы очень уж большие или аристократичные; садики при этих домах спускаются к самой реке.

Они были потрясены, увидев, какая река грязная. Обнажавшийся во время отлива ил, весь испакощенный застрявшим в нем мусором, казался им далеко не таким отвратительным, как покрывавшая его во время прилива вода, состоявшая как бы из одних канализационных стоков. Когда отлив был на самом низком уровне, они частенько слезали со стены и с немалым удовольствием рылись в иле в поисках предметов, представлявших для них ценность. Выбравшись оттуда, они смердели, как хорьки. Их отец был весьма чувствителен к грязи. Он распорядился, чтобы во дворе, у двери в подвал, всегда стояла кадка с водой, и в этой кадке они должны были отмываться, прежде чем войти в дом; что же до соседских детей, живших на Террас, то им не разрешалось играть в иле вообще.

Эмили никогда не играла в иле, этим занимались только младшие.

Мистер Торнтон, как правило, находился в театре до глубокой ночи, а возвратившись домой, обычно сидел и писал; потом, уже перед рассветом, он отправлялся на почту. Зачастую дети уже не спали и слышали, как он отходит ко сну. За работой он пил виски, и это помогало ему проспать все утро (им в это время полагалось не шуметь). Но к ланчу он вставал, а за ланчем между ним и их матерью часто разгорались сражения из-за еды. Она пыталась заставить его съесть поданное на стол. Всю весну они были объектом любопытства знакомых, подобно тому, как это уже было на пароходе, а кроме того, еще и объектом жалости. Во внешнем мире они стали фигурами чуть ли не национального значения, но в те времена скрыть это от них было проще, чем если бы такое случилось в наши дни. Тем не менее разные люди — друзья — частенько приходили и заводили с ними разговор о пиратах: какие те были свирепые и как безжалостно, как жестоко они с ними обращались. Мальчики обычно просили, чтобы Эмили показала им шрам на ноге. Эти друзья особенно жалели Рейчел и Лору. Самые маленькие, они, должно быть, страдали в плену сильнее всех. Обычно они еще говорили им про героизм Джона и про то, как он погиб за свою страну, погиб точно так же, как погибают взрослые, настоящие солдаты; и про то, что он показал себя настоящим английским джентльменом, как в старину рыцари и мученики. Они говорили: вот, вы подрастаете, и вы должны очень гордиться Джоном, который, будучи еще совсем ребенком, отважился бросить вызов этим негодяям и предпочел скорее умереть, чем позволить, чтобы хоть что-то случилось с его сестрами.

Славные деяния, в которых Эдвард порой признавался, по-прежнему воспринимались с восторженным изумлением, разве что чуть-чуть умеряемым легким скептицизмом. У него была хорошая интуиция, и теперь получалось так, что деяния эти всегда совершались в порядке сопротивления Йонсену и его команде, а не так, как раньше, в союзе с ними или с теми же — то есть пиратскими — цепями, но самостоятельно.

Дети выслушивали все, что им говорили, и, как и положено в их возрасте, всему верили. Пока еще лишь в малой степени способные распознавать противоречия, они легко смешивали все это у себя в голове со своими собственными воспоминаниями, а иногда эти слова взрослых даже вытесняли воспоминания и занимали их место. Ведь они же были всего лишь дети, не могли же они знать лучше, чем взрослые, что с ними действительно произошло?!

Миссис Торнтон была чувствительная женщина, но, прежде всего, христианка. Смерть Джона стала для нее ударом, от которого ей не суждено будет оправиться никогда, как, несомненно, таким ударом однажды явилась для нее их общая смерть. Но она учила детей, чтобы, вознося Господу свои молитвы, они благодарили Его за доблестную кончину Джона и за то, что Он навек подал ею пример им всем, а еще она учила их, чтобы они просили Господа простить пиратам всю проявленную по отношению к ним жестокость. (Она объяснила им, что Бог сможет это сделать лишь тогда, когда пираты будут должным образом наказаны на земле.) Одна только Лора не могла ничего этого понять, но, в конце концов, она была еще слишком мала. Она пользовалась теми же словесными формулами, что и другие, но умудрилась так все переиначить в своем воображении, что молилась пиратам, а не за пиратов, и постепенно вышло так, что каждый раз, как при ней упоминали о Боге, Его лицо, рисовавшееся в ее воображении, оказывалось лицом капитана Йонсена.

И снова очередной этап их жизни отступил в прошлое и кристаллизовался в виде мифа.

Эмили была слишком большая, чтобы произносить молитвы вслух, так что никому не было известно, вставляет ли она в них те же фразы о пиратах, что и остальные, или нет. Никто, в сущности, хорошенько не представлял, что Эмили в то время думала о чем бы то ни было вообще.

4

В один прекрасный день за семейством приехал кэб, и они все вместе направились прямиком в Лондон. Кэб доставил их в Темпл, а там им пришлось пройти по нескольким извилистым коридорам и подняться по нескольким лестницам.

Весна в тот день была уже в самом разгаре, и большая комната, в которую их ввели, выходила на юг. На высоких окнах висели тяжелые гардины. После сумрачных лестниц здесь показалось очень солнечно и тепло.

В камине горело яркое пламя, мебель тут была массивная и удобная, а темный ковер такой толстый, что обувь в нем тонула. Когда они вошли, перед огнем стоял молодой человек. Он был очень аккуратно, более того, изящно, одет и вообще выглядел очень представительно, что твой принц. Он приветливо им всем улыбнулся, подошел и заговорил, как старый друг. Недоверчивость в глазах Лиддлей скоро растаяла, и они тоже стали относиться к нему как к другу. Он угостил родителей пирожными и вином и настоял, чтобы детям тоже разрешили сделать по глоточку и тоже дали пирожное, — с его стороны это было очень любезно. Вкус вина напомнил им всем ту давнюю бурную ночь на Ямайке: с тех самых пор больше вина они не пробовали.

Скоро прибыли и другие люди. Это были Маргарет и Гарри со своей маленькой, желтой, какого-то осатанелого вида теткой. Дети долгое время не виделись друг с другом, так что они лишь довольно безразлично обменялись приветствиями. Мистер Мэтайас, их гостеприимный хозяин, был ровно так же любезен и со вновь прибывшими.

Все старались делать вид, что подобный визит — дело для них самое обычное, но дети понимали, что на самом деле ничего подобного, что сейчас что-то должно произойти. Однако притворяться им было не в новинку. Рейчел тут же влезла на колено к мистеру Мэтайасу. Они все собрались у огня, Эмили сидела, точно проглотив аршин, на скамеечке для ног, Эдвард и Лора — бок о бок во вместительном кресле.

Посреди общего разговора возникла пауза, и мистер Торнтон сказал, обращаясь к Эмили:

— Почему бы тебе не рассказать мистеру Мэтайасу о ваших приключениях?

— Да-да! — сказал мистер Мэтайас. — Расскажи мне о них все по порядку. — Постойте, ведь это…

— Эмили, — шепнул мистер Торнтон.

— Возраст?

— Десять.

Мистер Мэтайас потянулся за листом чистой бумаги и ручкой.

— О каких приключениях? — громким голосом спросила Эмили.

— Ну как же, — сказал мистер Мэтайас, — вы ведь отправились в Англию на парусном судне, не так ли? На “Клоринде”?