Крепкий ветер на Ямайке

Робкий маленький мальчик, примерно тех же лет, что и она, с карими глазами и славной улыбкой, с гладко причесанными шелковыми волосами, в изящном и приятно пахнущем костюмчике, бочком подошел к Рейчел.

— Как тебя зовут? — спросила она его.

— Гарольд.

Она сказала ему свое имя.

— Сколько ты весишь? — спросил он ее.

— Я не знаю.

— Похоже, ты довольно тяжелая. Можно, я попробую тебя поднять?

— Можно.

Встав сзади, он обнял ее вокруг живота, откинулся назад и, шатаясь, сделал несколько шажков, держа ее на весу. Потом опустил ее, и дружба была скреплена.

Эмили стояла в стороне, и по какой-то причине все с неосознанным уважением относились к ее сдержанности. Но вдруг что-то будто щелкнуло у нее в сердце. Она бросилась на палубу ничком — без крика, но содрогаясь в конвульсиях. Огромная сильная стюардесса подхватила ее и унесла, все еще дрожащую с головы до ног, вниз, в аккуратную, чистенькую каюту. И там, всячески успокаивая ее и болтая с ней без умолку, она раздела ее, вымыла теплой водой и уложила в постель. Все в голове у Эмили перевернулось, она чувствовала себя так, как не чувствовала никогда прежде, голова была как чужая. В ушах звенело, голова шла кругом, и хочешь не хочешь она не в силах была этому помешать. Но с другой стороны, тело ее обрело необычайную чувствительность: оно впитывало и поглощало нежную, гладкую прохладу простыней, мягкость матраса, как измученная жаждой лошадь поглощает воду. Ее руки и ноги каждой порой впитывали комфорт; казалось, она никогда им не насытится. Она чувствовала, как тело ее буквально всасывает физический покой, и тот медленно проникает в нее до самого мозга костей; и когда он наконец туда проник, тогда и голова у нее стала успокаиваться, и в ней появился какой-то порядок.

Все это время она почти не слышала, что ей говорят: только один рефрен пробивался к ней и оставлял некое впечатление: “Эти злые мужчины… мужчины… одни только мужчины… эти дикие мужчины…”

Мужчины! Это была чистая правда: месяцы и месяцы она видела одних только мужчин. Оказаться наконец опять среди других женщин было блаженством. Когда добрая стюардесса наклонилась, чтобы ее поцеловать, она крепко в нее вцепилась и зарылась лицом в эту теплую, мягкую, податливую плоть, будто хотела в ней утонуть. Боже, как непохоже на жесткие, мускулистые тела Йонсена и Отто!

Когда стюардесса снова выпрямилась, Эмили с наслаждением стала пристально смотреть ей в глаза, глаза росли-росли, и стали большими, теплыми и таинственными. Огромная, пухлая грудь женщины зачаровала ее. С чувством безнадежности она начала пощипывать свою собственную тощую маленькую грудную клетку. Мыслимо ли, чтобы однажды у нее тоже выросли такие груди — прекрасные, горой возвышающиеся груди, которые можно сравнить разве что с рогом изобилия? Или хотя бы твердые маленькие яблочки, как у Маргарет?

Хвала Господу, что она не родилась мальчиком! Ее охватило внезапное отвращение ко всему мужскому. С головы до ног, до самых кончиков ногтей она ощутила себя женщиной: она была теперь одной из исповедующих этот невыносимый, идиотский тайный символ веры, она прошла посвящение в гинекейон^[11].

Внезапно Эмили протянула руки, схватила стюардессу за голову, привлекла близко к себе и с отчаянной настойчивостью зашептала ей что-то на ухо. На лице женщины первоначальное выражение недоверчивости сменилось полнейшим изумлением, изумление — выражением решимости.

— Какой бред! — сказала она наконец. — До чего же дерзкие негодяи! Вот бесстыдство!

Не сказав больше ни слова, она выскользнула из каюты. И вы легко можете себе представить, что капитан парохода, узнав, как его разыграли, был изумлен не меньше, чем она.

В течение нескольких мгновений после ее ухода Эмили лежала, глядя в никуда, со странным выражением на лице. Затем, неожиданно, она заснула и во сне дышала ровно и легко. Но проспала она только десять минут, а когда проснулась, дверь в каюту была открыта, и на пороге стояли Рейчел и ее новый маленький приятель.

— Чего надо? — спросила Эмили угрожающе.

— Гарольд принес своего аллигатора, — сказала Рейчел. Гарольд выступил вперед и положил маленькую тварь к Эмили на одеяло. Аллигатор был очень невелик, всего дюймов шесть в длину, возрастом около года, но выглядел в точности как миниатюрная копия взрослой особи: у него был вздернутый нос и круглый сократовский лоб, которые и отличают аллигаторов от крокодилов. Двигался он рывками, как заводная игрушка. Гарольд схватил его за хвост — он растопырил лапы в воздухе и дергался из стороны в сторону, еще больше похожий на заводного, чем прежде. Потом мальчик снова его опустил, и тот стоял, широко раскрыв рот без языка и показывая безвредные зубки, похожие на наждачные зернышки, и при этом то ли кашлял, то ли шипел. Гарольд щелкнул его пальцем — аллигатор был явно голоден, а внизу под ним было что-то теплое. Голова его метнулась — движение было почти неуловимо для глаза, — но укус его был еще совсем слабеньким и не мог причинить боли даже ребенку.

Эмили глубоко вздохнула, очарованная.

— А можно мне взять его на ночь? — спросила она.

— Хорошо, — сказал Гарольд, и тут его и Рейчел позвал кто-то снаружи.

Эмили была на седьмом небе. Так это и есть аллигатор! Она на самом деле будет спать с аллигатором! Она раньше думала, что с тем, кто однажды пережил землетрясение, ничего действительно потрясающего уже произойти не может, но тогда ей это просто не приходило в голову.

Жила одна девочка по имени Эмили, и она спала с аллигатором…

В поисках источника тепла, тварь, высоко задирая лапы, осторожно прошествовала по постели к ее лицу. Не дойдя примерно шести дюймов, аллигатор приостановился, и они, эти двое детей, посмотрели друг другу в глаза.

Глаза у аллигатора большие, навыкате, бриллиантово-желтые, с узкими зрачками-щелками, как у кошки. Глаз у кошки, с точки зрения случайного наблюдателя, совершенно лишен выражения, но, если присмотреться со вниманием, можно различить в нем эмоциональные оттенки. Но глаз аллигатора неизмеримо больше похож на камень, он действительно бриллиантовый, этот глаз рептилии.

Какую мысль надеялась Эмили прочесть в этих глазах? И все же она лежала и пристально в них смотрела и смотрела, и аллигатор тоже пристально смотрел на нее. Окажись тут посторонний наблюдатель, у него бы, наверно, холодные мурашки пошли по коже от этого зрелища — как они вот так вот смотрят друг другу в глаза.

Через некоторое время зверек раскрыл пасть и тихонько зашипел. Эмили подняла палец и стала поглаживать его по краешку челюсти. Шипение сменилось урчанием, похожим на мурлыканье. Тонкие пленчатые веки сначала закрыли глаза по направлению от переносицы к краю головы, потом наружные веки закрылись снизу.

Вдруг он снова открыл глаза и цапнул ее за палец, потом развернулся, пролез за ворот ее ночной рубашки, пополз вниз под рубашкой, холодный и шершавый по сравнению с ее кожей, и полз, пока не нашел себе место, подходящее для отдыха. Удивительно, но она вытерпела все это, ни разу не вздрогнув от отвращения.

Аллигаторов совершенно невозможно приручить.

4

С палубы шхуны Йонсен и Отто наблюдали, как дети перебрались на пароход, как вернулась их шлюпка, как пароход отправился своим путем.