Крепкий ветер на Ямайке

Итак, все прошло без сучка, без задоринки. Никто не заподозрил подвоха в рассказанной Йонсеном истории — история была такая простая, что очень походила на правду.

Они ушли из их жизни, остались в прошлом.

Йонсен сразу почувствовал, как все переменилось; казалось, будто и сама шхуна почувствовала перемену. Шхуна, в конце-то концов, это место для мужчин. Он потянулся и глубоко вздохнул, будто избавился от тяготившего его чувства какой-то пресыщенности и расслабленности. Хосе взялся старательно подметать палубу, собирая покинутых деточек Рейчел. Он вымел их в шпигаты с подветренной стороны. Потом притащил ведро воды и плеснул по палубе им вслед. Сколько дряни развелось — вжик, и долой, и нету хлама!

— И форлюк этот заколотить! — приказал Йонсен.

На сердце у всех стало так легко, как не было уже много месяцев, как будто они сбросили чудовищную тяжесть. Они пели за работой, а два приятеля играючи и мимоходом оттузили друг друга — и довольно крепко. Подтянутая, мужественная шхуна подрагивала и подныривала на освежающем вечернем ветру. Целый ливень мелких брызг вдруг ни с того ни с сего пронесся по баку, обдал корму и плеснул прямо в лицо Йонсену. Он потряс башкой, как мокрый пес, и оскалился.

Появился ром, и в первый раз после встречи с голландским пароходом все матросы напились до скотского состояния: они валялись по палубе, и их рвало в шпигаты. Хосе рыгал, как фагот. К тому времени стемнело. Бриз снова стих. Гафели бессмысленно лязгали в безветрии, повинуясь ритму морской зыби, опавшие паруса дружно аплодировали, хлопая гулко, как пушки. Йонсен и Отто сами остались трезвы, но призвать команду к порядку у них не хватило духу.

Пароход давно исчез во тьме. Дурное предчувствие, угнетавшее Йонсена всю предыдущую ночь, улетучилось. Никакая интуиция не могла рассказать ему о том, как Эмили шепталась со стюардессой, о том, как вскоре пароход повстречался с британской канонеркой, о том, как долгая серия огоньков мигала между ними. Как раз сейчас канонерка быстро их нагоняла, но никакие опасения не нарушали его краткого покоя.

Он устал — так устал, как только моряк вообще может позволить себе устать. Последние двадцать четыре часа дались ему тяжело. Он спустился вниз, как только кончилась его вахта, и завалился на койку. Но уснул он не сразу. Какое-то время он лежал и снова, и снова оценивал и обдумывал сделанный им шаг. Вот уж действительно хитрость так хитрость. Он вернул детей, вернул, несомненно, целыми и невредимыми: Марпол будет полностью дискредитирован.

Если бы он оставил их в Санта-Люсии, как сперва намеревался, то и эпизод с “Клориндой”, конечно, не был бы так полностью и окончательно закрыт, как сейчас, — закрыт, как будто в целом мире никто и никогда о нем и не слыхивал; а как было бы трудно предъявить детей — ведь и самому пришлось бы тогда “предъявиться”.

И в самом деле, казалось, это был выбор между двух зол: либо он должен был таскать их с собой всегда в качестве доказательства, что они живы, либо высадить на сушу и утратить над ними контроль. В первом случае их присутствие неопровержимо связывало бы его с пиратским захватом “Клоринды”, в котором иначе его могли и не заподозрить; во втором — его могли признать виновным в их убийстве, если бы он оказался не в состоянии предъявить их.

Но эта чудная мысль, пришедшая ему в голову, мысль, которую он сейчас так успешно воплотил, разрешала оба эти затруднения.

Едва до беды не дошло с этой маленькой сучкой Маргарет… счастье, что вторая шлюпка ее подобрала.

Огонь каютной лампы озарял койку, высвечивая часть стены, замаранную ребяческими картинками Эмили. Глядя на них, он хмуро насупился; но тут же сердце его больно сжалось. Он вспомнил, как она лежала тут больная и беспомощная. Он вдруг понял, что помнит про нее сотню всяких подробностей — целый потоп воспоминаний захлестнул его.

Ее карандаш все еще лежал под подушкой и хранил следы ее прикосновений. На стене осталось еще несколько пустых, незарисованных мест.

Йонсен умел рисовать только два рода предметов: корабли и голых женщин. Он мог нарисовать корабль любого типа, какой захочется, вплоть до мельчайших подробностей — и даже более того: любой конкретный корабль из тех, на которых он плавал. Точно так же он мог нарисовать сладострастную, пышнотелую женщину — и опять-таки вплоть до мельчайших деталей: в любой позе, в любом ракурсе — спереди, сбоку, сзади, сверху, снизу, с безупречным мастерством соблюдая законы перспективы. Но примись он рисовать что-нибудь еще — пусть ту же женщину, но одетую, — и у него бы вышли ни на что не похожие каракули.

Он взялся за карандаш, и скоро среди по-детски неуверенных линий, проведенных рукой Эмили, начали появляться дородные формы, округлые животы, пухлые груди и все прочее в манере Рубенса. В то же время он не переставал размышлять о своем собственном хитроумии. Да, с Маргарет едва беды не вышло — не здорово бы получилось, если, возвращая всю компанию, он бы одного кого-то не досчитался.

И тут он вспомнил о том — воспоминание было, как холодный душ, — о чем к тому времени совершенно забыл. Сердце у него упало — и было от чего.

— Эй, — окликнул он Отто, стоявшего наверху, на палубе, — как его звали, того паренька, который сломал себе шею в Санте? Джим? Сэм? Как бишь его звали?

Отто лишь продолжительно присвистнул в ответ.

X

1

Эмили изрядно подросла за время путешествия в Англию на пароходе: она вдруг быстро вытянулась, как и бывает с детьми в этом возрасте. Но она вовсе не превратилась в неуклюжую дылду, напротив, стала гораздо грациозней. Ее руки и ноги, став длиннее, не утратили изящества формы, а серьезное лицо нисколько не потеряло привлекательности, чуточку по- взрослев. Одна только неприятность — у нее теперь стали побаливать икры на ногах, и еще иногда спина, но это, конечно, внешне никак не проявлялось. (Она выросла из своего старого платья, но это было не важно: благодаря коллективным пожертвованиям, они все были обеспечены одеждой.)

Она была красивым ребенком и, преодолев первоначальную застенчивость, скоро стала самой популярной из всех. Почему-то к Маргарет никто особого интереса не проявлял; старые леди, бывало, глядя на нее, всё качали со значением головами. По крайней мере, всем было ясно, что Эмили несравненно умнее.

Вы бы никогда не поверили, что Эдвард после всего лишь нескольких дней регулярного умывания и причесывания станет выглядеть как маленький джентльмен.

В скором времени Рейчел бросила Гарольда, чтобы уже без всяких помех предаться своему экстравагантному и привычному партеногенезу — теперь с этим было полегче, потому что ей надарили множество настоящих кукол. Но зато Гарольд скоро крепко подружился с Лорой, хотя и был помладше, чем она.

Большинство детей на пароходе обзавелись друзьями среди моряков и любили присоединяться к ним во время их увлекательных занятий — типа драить шваброй палубу и прочее в том же роде. Однажды кто-то из этих моряков предпринял краткую прогулку по такелажу (с которым на пароходе небогато), снискав бурю восторгов внизу, на палубе. Но для Торнтонов тут ничего чарующего не было. Эдвард и Гарри больше всего любили смотреть, как работает паровая машина, а вот Эмили любила больше всего прогуливаться взад-вперед по палубе, обняв рукой за талию мисс Доусон, красивую молодую леди, носившую муслиновые платья, или стоять у нее за спиной, пока она малевала свои маленькие акварельные композиции, изображающие бурные волны с носящимися по ним обломками кораблекрушения, или пока она мастерила гирлянды из засушенных тропических цветов для обрамления фотографий своих дядюшек и тетушек. Как-то мисс Доусон взяла ее с собой в свою каюту и там показала все свои наряды, каждый в отдельности — на это потребовалось несколько часов. Для Эмили открылся целый новый мир.