Кровь в его жилах

Громов убрал кристальник в карман шинели:

— Матвей Николаевич скоро будет.

— Спасибо…

Наверное, это прозвучало как-то безнадежно, потому что Александр вскинулся и счел нужным сказать:

— Поверьте, Светлана Алексеевна, с моей охраной точно так же носятся Демьян и Владимир. Я же сказал, что версия о нападении на меня до сих пор не исключена, хоть и не является приоритетной. Михаил Константинович даже эфирную следилку на меня поставил.

Светлана присмотрелась — эфирных нитей на Александре было много, но именно сделанных рукой Михаила она не видела.

— И где она?

Александр засмущался, чуть отвернулся, но все же признался:

— Снял. И не смотрите так на меня — на вас поставить следилку я не дал. Прошу, будьте внимательнее и не столь рисковы, как в лесу у Ермиловки, раз отказались от охраны.

— Постараюсь.

Что еще сказать, она не знала. Хорошо, что в дверь постучали — это примчался Матвей. Кажется, он все это время ждал у больницы в надежде увидеться. Он буквально ворвался в палату, как порыв ветра. Слишком стремительный, слишком возбужденный, слишком… худой. Светлана нервно сглотнула, замечая и впавшие щеки, и горящие голодным блеском глаза, и нелепые усы, и отвратительную, еще ухоженную, но уже достаточно длинную бородку. Он снова… Ради неё!.. собирался пророчить. Одет он был еще прилично — уже не в мундир, но пока в относительно чистые широкие брюки, черный свитер под горло и теплое, слишком больше для Лиха пальто — в него двух Матвеев можно было запихать, и место еще бы осталось.

— Добрый вечер, Светлана Алексеевна и Александр Еремеевич! — Матвей остановился в изножии кровати и вцепился худыми, изможденными пальцами в её спинку — видимо, чтобы не упасть.

— Вы когда последний раз ели, Матвей?! — не сдержалась Светлана, забывая о приличиях. И этого человека Александр подозревает в попытке её убийства. Да Матвей себя скорее убьет, чем её.

Светлана на миг прикрыла глаза, чтобы успокоиться. Она не заслужила такой преданности. Неужели Сашка не видит, во что превращает себя Матвей ради неё?!

Рокотов грустно растянул в улыбке сухие, с красной, болезненной каемкой губы — в уголках треснули заеды, и проступили капелька крови.

— Не беспокойтесь, — голос его был хриплым и низким. Кажется, Матвей простыл, не заботясь о себе. — Сегодня я точно ел.

Он посмотрел в глаза Светланы, не скрывавшей своей злости на его решение, и опасливо уточнил:

— Утром.

Александр предпочел уйти из палаты по-бриттски тихо. По нему было видно, что он что-то судорожно пытался понять: он нахмурился, между бровей вновь появилась морщинка, еще и губы поджал. Возможно, он пытался придумать оправдания для своего предвзятого отношения к Рокотову?

Живот Матвея невоспитанно заурчал, и Светлана не выдержала — ни одна жизнь на земле не стоит чужих страданий.

— Александр! — бросила она в спину уходящего мужчины. Тот быстро обернулся, закрывая только что открытую дверь:

— Да, Светлана?

Она поздно опомнилась под ненавязчивым смешливым покашливанием Матвея, что не имеет права так называть Громова. Опомнился и он. И потому почти в унисон они поправились:

— Еремеевич…

— … Алексеевна?

Матвей лишь отвернулся в сторону, а Александр внезапно улыбнулся — Светлана уже успела соскучиться по его скупой улыбке. На миг даже усталость прошла. Может, они еще все смогут понять друг друга и договориться. Только сперва надо накормить Матвея.

— Вы не могли ку… — Светлана осеклась. Она вспомнила, что не имеет ни малейшего понятия, где её кошелек и даже не помнит, что в нем лежит. Проклятое безденежье! — Простите… Нет, ничего не надо.

— Вы о чем-то хотели меня попросить, — с нажимом произнес Александр, подходя ближе — он встал рядом с Матвеем, тот на его фоне смотрелся совсем болезненным и изможденным.

— Я не… Нет, я не имею права.

Проклятое безденежье сводило её с ума. Надо срочно накормить Матвея, но совершенно не на что.

Александр продолжил настаивать:

— Светлана Алексеевна, я буду рад исполнить любую вашу просьбу. И не надо заговаривать о деньгах. Вернете, как сможете, а можете вообще не возвращать. Что вы хотели?

Матвей кашлянул, напоминая, что он все еще тут. Светлана строго посмотрела на него и решила, что к чёрту гордость, когда речь идет о чужой жизни:

— Александр Еремеевич, вас не затруднит купить что-то съедобное? Пирог, калитку, калач, хоть что-то. Надо накормить Матвея… Николаевича. Он опять собирается бродяжничать, хотя никакого повода для этого нет.

— Есть, — резко возразил Матвей. — Простите, но повод есть. Кто-то, кто сильнее меня, сменил вашу судьбу, Светлана Алексеевна. Я четко видел болото и болотника. Я не мог пропустить светоч. И не смотрите так грозно на Александра Еремеевича — он не пойдет за едой. Он не оставит вас без присмотра, пока я рядом с вами.

Александра это не смутило — он сухо заметил:

— Я по-прежнему считаю, что ваш отказ рассказывать о том, где вы были в ночь перед происшествием со светочем, говорит о вашей, как малость, заинтересованности в происходящем.

Матвей угрюмо продолжил за него:

— А как максимум о моем участии в покушении на Светлану Алексеевну. Я помню это, как и то, что я, по вашему мнению, могу создавать неопознаваемый светоч, но…

Светлана сжала пальцы — как-то все стремительно портилось:

— Господа, прошу… Не надо. Иначе настоящий враг, покусившийся на меня или на вас, Александр Еремеевич, почти победил.

Она заставила себя разжать кулаки и прямо посмотреть на смутившихся мужчин.

Александр мягко начал первым, пока Матвей собирался с мыслями:

— Светлана Алексеевна, слово чести, после разговора Матвея Николаевича с вами, мы с ним сходим в трактир. И мне, и ему следует поужинать. Я прослежу, чтобы Матвей Николаевич не увильнул от еды.

— Спасибо, — тихо сказала Светлана. — Вы меня очень обяжете — Матвею нельзя снова бродяжничать. Это не тот случай, когда надо снова пророчествовать.

— Позвольте мне решать, ведь речь идет обо мне… Александр Еремеевич, между прочим, сегодня тоже не ел.

Светлана строго посмотрела на Матвея:

— В данном случае решать мне! Речь идет о моей жизни. Или жизни Александра Еремеевича, если покушение было на него, а не на меня.

Александр с ней согласился — Светлане всегда в нем нравилась его гибкость в решениях, в отличие от Михаила он никогда не настаивал до упора, лишь бы отстоять свое мнение:

— Два голоса против вашего одного, Матвей Николаевич. Никакого бродяжничества. Никаких пророчеств. Тогда я поверю, что светоч создали не вы. Пока же вы своим поведением все больше и больше убеждаете меня в обратном.