Кровавый год

Я сел верхом на Победителя, дождался, когда генералы и свита выстроится позади и поскакал вдоль строя. Пошёл мелкий дождик, как будто сам Господь решил добавить в этот день ещё тягот. Под копытами чавкала саксонская грязь, у солдат форма — одно название, даже полы шинелей оборваны. Суворов морщился, он ратовал за чистоту и опрятность. А лица… Лица были уставшие, грязные, как сажа на трубах московских, загорелые до черноты, исхудавшие. Суровые, молчаливые — знали, что день будет последний для многих.

Вот он, первый оренбуржский. С него все начиналось. Взял рупор и, не слезая с коня, остановился возле строя.

— Братцы! — рупор усилил голос, но мне и без него было бы слышно. — Вы ж не ради денег сюда пришли! Не ради добычи! Вы здесь — ради свободы. Чтоб не было барина над крестьянином, графа над солдатом… Равенство — не слово, а железо в руках! Не щадите себя. Щадите того, кто рядом в строю!

Проехал дальше. Куропаткинцы. Тульские мужики, превратившиеся за полтора года боев и походов в настоящих ветеранов.

— Сегодня не про честь говорю, — крикнул я. — А про жизнь вашу. Австрияки пойдут косым строем или конницу пустят. Будете пятиться — ляжете под копыто. Я не отговариваю вас от страха. Я сам боюсь. Но страх не повод разбежаться. Страх — повод держать строй. Стойте, как учили вас полковники. Прорвали строй — сразу вставай в каре! Учили вас?

— Учили, царь-батюшка! — раздался рев куропаткинцев.

Отлично, боевой дух на высоте.

— Значит — делай!

Вода скатывалась с лиц солдатов, как будто вся Европа заливала их слезами, перед тем как быть переломленной. Я крикнул третьему полку, из новобранцев, слегка нюхнувших пороху под Варшавой:

— Больно будет. Адово. Вы этого не видали ещё. Но кто не выдержит — тот умрёт зря. А кто выстоит — будет жить в мире новом. Без королей. Без династий. Без господ. Один строй, одна воля. Держите её.

Жан, камердинер, ехал за мной молча, сам, видно, трясся. Я знал, он не верил в победу. И правильно делал. Я и сам не был уверен. Но умирать-то надо с песней, как сказали бы казаки. Проехал ещё — стоят казаки в плотном конном строю. Я им коротко:

— Про вас скажу так: кто убегает — предатель. Кто стоит — брат. Кто умрёт — святой. Кто жив останется — тому поклон от меня.

Они молча покивали. Кто-то перекрестился.

Дождь стал гуще. Я уже не чувствовал лица — вода с ветром били в глаза. Победитель подо мной фыркал, играл задом. Подъехал к новым полкам. Те, что были частью собраны из поляков. Подозвал Жолкевского, сказал переводить:

— Панове! Тут решается судьба всей Европы, — кричал я. — Не Саксонии и не Вены. Всей Европы. Будет ли она принадлежать народу — или останется игрушкой в руках династий. Мы не просто армия. Мы суд. Мы молот. Но если кто дрогнет — вы осрамите всё, вернутся магнаты, будут вас плеткой дальше стегать. Стойте насмерть!

Дождь начал стихать, выглянуло солнце. Надолго ли? Туч было все еще много. В это рассветное утро я впервые подумал: может, они и правда победят? Без чудес и ракет. Просто потому, что решили стоять.

* * *

Без чудес все же не обошлось. После молитвы, во время которой по рядам православных проносили специально доставленную из Смоленска икону божьей матери, наткнулся на группу только прибывших донских казаков. От нее к нам кинулся стройный молодой полковник, с большой золотой медалью на шее. Обратился к Суворову:

— Ляксандр Василич! Вот так встреча!

— Ты ли, Матвеюшка? Добрался, чертяка, успел, — Суворов с просветленным лицом после молитвы, после приложения к святой иконе, был искренне рад знакомцу.

Он слез с коня, обнялся с полковником.

— А мы к вам, господин генерал-поручик, с подарком! Разрешите вручить?

— Государя нужно спросить, его разрешения, — смешался Суворов и показал на меня рукой.

— Ой! — вырвалось у казака. Он покраснел, взгляд заметался.

— Не журись, казаче! — весело крикнул я с седла. — Как звать-величать?

— Полковник войска донского Матвей Платов!

«Ого, какие люди в наших пенатах!» — так и хотелось мне вскрикнуть. Ведь передо мной — он, герой Наполеоновских войн и организатор так и не состоявшегося Индийского похода. Но сдержался, хотя увидел в нашей встрече доброе предзнаменование. Ответил иначе:

— Донцам всегда рады! Показывай свой подарок.

— Выводи! — почему-то с лукавой хитринкой в глазах крикнул Платов.

Из-за казачьего строя вывели коня. Жеребец — огонь, сразу видно. Нрава свирепого, вон как на моего Победителя косит налитым глазом, копытом бьет, конкурента чует. Гнедой масти, шкура лоснится, шея длинная, грудь широкая, по ногам и копытам- «стаканчикам» видно — отменный ходок. Суворов проникся с первого взгляда.

— Как звать красавца?

— Мишкой. Обучен конь по черкесской науке. Выстрелов не боится, в воду прыгнет с кручи не задумавшись. По сто верст в день может проходить. Подковывать не нужно.

— Кабардинец! — уверенно определил я.

Победитель громко фыркнул, возревновал, переступил на месте, будто собрался в атаку. Пришлось натянуть поводья.

— Истинно так, государь, — откликнулся Платов, удивленный моими познаниями.

Суворов уже протягивал Мишке краюху хлеба. Знакомился.

— Ах, хорош, жеребец!

— Мерин! — поправил полковник.

— Главное, что выстрелов не боится. Мне как достанется хороший конь, непременно в бою убьют. А все остальные — дурачки дурочками.

Мишка всхрапнул, потянулся за добавкой, не дрогнув и ухом в ответ на загрохотавшие пушки.

— Началось!

* * *

Атаку союзников задержал дождь. После первых залпов своей артиллерии, рассчитанных на то, чтобы скорее напугать, замерли в паузе. Ждали, пока поля подсохнут, и, видимо, как и мы, стали перемалывать в мельницах отсыревший порох. Его хранили в вощеных мешках, но сырость все же творила свое черное дело. Канониры убедились, что ослабла сила залпа, и занялись своим огневым шаманством.

Мы время даром не теряли. Как начали сразу готовить рубежи обороны, когда определились со своей позиций, так и продолжили копать. Наша линия превращалась в изломанную кривую с многогранниками редутов, окруженных рвами, с фельдшанцами где в виде окопов в полный профиль (моя задумка, опробованная еще в Вышнем Волочке), а где — из мешков с землей или шерстью, укрепленных турами из ивняка. На гласисы времени не хватило, но использовали каждую возвышенность, каждый холмик, поднимая их сколько возможно (1). Не хватало леса на устройство фоссебрей — полисада из наклонных заостренных бревен на ожидаемых направлениях атаки кавалерии. Вместо них ставили рогатки.