Кубок Брэдбери-2021

Несколько совершенно воздушных движений, и из листа с несколькими складками получается тонкий ромб.

В толпе мелькают зебры, Петры первые и шреки, от жары, наверное, уже приросшие к своим неповоротливым костюмам. У всех в руках горы листовок. И они все пытаются от них избавиться, чтобы освободиться от рабства и вернуть прежний облик. Обычная городская сказка. Немного грустная, по-другому в этом городе вечных дождей никак.

Еще несколько взмахов тонких кистей. Свернуть-развернуть, вогнуть внутрь.

Автобус начинает свой неповоротливый поворот. Светофор пищит. Гомон Невского обрушивается водопадом.

Готово! У него в руках Ирис.

Теперь он подходит к Леди и торжественно вручает ей цветок. Подмигивает девочке, уже забывшей про телефон.

Леди удивленно принимает подарок.

– Спасибо, – но он уже бежит к водителю.

– Откройте, пожалуйста, дверь! Забыл, что мне нужно выйти, представляете? Вот я дурак! Совершенный-совершенный дурак! – его звонкий смех прокатывается по салону мягкой волной.

Дверь с шипением открывается под ворчание водителя. Молодой человек легко выпархивает наружу, несмотря на тяжелый рюкзак.

Леди вертит в руках цветок. Аля смотрит в окно во все глаза.

Незнакомец почти скрылся в толпе. И все же краем глаза она замечает, как он складывает ладони вместе. Тонкие пальцы снова изящно взлетают и опускаются.

По диагонали, еще раз.

Адмиралтейство становится ближе к Медному всаднику. Казанский немного сдвигается в сторону Гостиного двора.

Пополам, вертикально.

Пространство хрупкое и тонкое, даже тоньше бумаги. Так и стремится порваться. Но в его привычных жестах столько осторожности, что оно подчиняется. Александринка уже подвинулась к Адмиралтейской.

Свернуть-развернуть, вогнуть внутрь.

Немного стянуть, чтобы автобус прошел быстрее. Получилось! Он выдохнул.

* * *

Аля моргнула и уставилась в окно.

– Бабушка! Смотри, мы приехали! – Леди удивленно поднимает голову. Вздыхает с облегчением.

– Надо же, а я и не заметила. Кажется, успеваем до третьего звонка. Поправь юбку.

Они выходят и медленно двигаются в сторону театра. Аля все еще не может прийти в себя.

«Волшебник! Офигеть».

Девяткино. Бабочка

Сегодня он в желтой рубашке с утятами, снова тащит рюкзак, забитый всякой ерундой. Идет, шаркая кедами. Вчера заштопал правый ботинок и заклеил шов новым значком – пластиковым пиксельным сердечком, купленным в переходе на Петроградке.

Волосы собраны в хвост канцелярской резинкой, но почти все уже выбились из него и лезут в глаза, которые на солнце кажутся янтарными. Пряди блестят золотым. Проходит мимо киоска, покупает пачку мятных леденцов под неодобрительные взгляды продавщицы.

Выходит из метро, вываливаясь наружу вместе с течением – огромным потоком людей, одной из его ветвей. Они идут так быстро, что почти постоянно спотыкаются об него и чертыхаются.

– Куда прешь?!

– Смотреть нужно, куда идешь!

– !#?

Он искренне старается им не мешать, но он не любит спешить. Он любит чувствовать каждый момент, смотреть, наблюдать. Жить вместе с каждым мгновением. Он всего лишь часть этой огромной толпы – винтик в гудящем механизме этого города, его отдельный кусочек пазла.

Солнце бьет в глаза. Пахнет дешевым фастфудом и паленым асфальтом. А впереди настоящий муравейник. Высокий каменный муравейник с тысячами окон, проходов, мечущихся туда-сюда жителей. Свет бликует на его декорированным плиткой стенах, кричат дети.

Уже восемь вечера, а до сих пор светло. Белые ночи делают город почти идеальным курортом – жарко целыми днями, вся Петропавловка и Парк Трехсотлетия забиты любителями позагорать. Еще бы море вместо залива, а лучше целый океан. Чтобы мосты продолжались бесконечно и можно было ходить и ходить по ним и смотреть на волны…

Он проходит метров триста – идет вглубь каменных джунглей, хочет в них влиться. Почувствовать их материю, новую форму старого пространства – оно прогибается и натягивается вокруг многоэтажек, и он незаметно, мягкими движениями поправляет складки, чтобы оно не порвалось. Чтобы время не остановилось где-то там между пятнадцатым и шестнадцатым этажами.

В детской беседке, обхватив колени руками, сидит синеволосая девушка. Руки усеяны татуировками, в ушах широкие кольца, в носу одно маленькое. Виски выбриты.

Ее тело вздрагивает. И ему вдруг кажется, что эти вздрагивания повторяют пульс города, каждый его вдох и выдох.

Он снова роется в рюкзаке. Достает недавно купленные леденцы.

* * *

Тин живет в съемной квартире уже полтора года. Она приехала сюда, бросив все – взяв только маленький глянцевый чемоданчик и тубус с любимыми скетчами. В Белгороде оставила еще и тяжелое дурацкое имя – Валентина. Ей всегда сразу представлялась полная продавщица в «Продукты 24» напротив старой хрущевки – ее прошлого дома.

Но здесь все было иначе: новые лица, новые возможности. И это небо, которое совсем рядом. Будто уже отрываешься от Земли и становишься ближе к звездам.

Тин рисовала на новом графическом планшете, купленным на первую зарплату консультанта цифрового супермаркета. Здесь и рисунки выходили другими: свежими, странными, сюрреалистичными. Она гуляла вечерами по Невскому, сидела на бортике набережной на Ваське, кружилась в воздушных юбках на дворцовой. По выходным сидела на лавочках возле мраморных статуй в Летнем саду, на ее планшете эти статуи оживали и грустно смотрели вдаль, когда из их рук вырастали багровые розы.

Тин вставала каждый день в шесть утра, чтобы успеть доехать до Московской. Ее восхищали высокие потолки станций метро, цветные линии веток и стук колес поезда о рельсы, надпись «Не прислоняться!», чудаковатые бабушки в шляпах будто из девятнадцатого века и не менее чудаковатые парни и девушки в косплейных костюмах, тяжелых косухах или выкрашенных в радужный волосами. Она скетчила их на бумаге, в блокноте, а рисунки развешивала по квартире, чтобы было не видно скучных и дешевых обоев.

Квартира-студия была крошечная, но очень уютная. Девятнадцатый этаж. Близко-близко к небу, еще ближе, чем можно быть в Питере обычно.