Курган
Шрифт:
На том и закончили разговор. Аржановский положил на плечо Мрыхину тяжелую руку, крепко сжал пальцы и с суровостью глянул ему в глаза.
— Мохова понять надо…
Мрыхин вживался в колхоз с жадностью и азартом, по-юношески горячо, словно от этого зависела вся его жизнь, все надежды. Он тщательно, как нечто сокровенное, дорогое, скрывал от посторонних свои мысли о Мохове и других людях, причем тщательнее всего скрывал неприятности и разочарования. И кровно обижался, когда в райцентре руководители и специалисты соседних хозяйств добродушно пошучивали, спрашивая
В последнее время из райкома несколько раз напоминали об отчетах, справках, месячных планах, но Мрыхин, оставив бумажные дела, с утра до вечера ездил по фермам, говорил с людьми, записывал все хозяйственные мелочи, просил в плановом отделе нужные справки. Иногда оставался доволен, но были в блокноте и такие записи:
«Инерция… вот что страшно. Как в мутной воде. У каждого есть на кого сослаться, есть чем оправдаться: «мое дело маленькое, мне сказали…», «есть начальство повыше, ему виднее…», «без шефа мы не решаем…». А шеф придет, не глядя наложит резолюцию: «выдать», «отпустить», «уволить» или что-нибудь в этом роде — и все в порядке (ведь кто лучше шефа распорядится?).
Это приносит нам больше вреда, чем засухи и другие стихийные бедствия. И ведь люди не лентяи, не рвачи, а хорошие, совестливые труженики. Как помочь им покончить с этой инертностью, равнодушием?»
Как-то подошел к Мрыхину хуторской старичок, вежливо поздоровался и, смущенно покашливая, спросил:
— Слыхал я, председателева нашего турнуть собираются?
Мрыхин улыбнулся:
— Не слышал, дедушка.
Старичок нахохлился, колюче стрельнул мутными глазками.
— Ты, парень, вижу, не дюже погутарить любишь.
— Не слышал, — уже серьезно сказал Мрыхин. — Думаю, что для этого нет оснований.
— То-о-то! — с затаенным торжеством протянул дедок. — Мохов — всем председателям председатель! Трашшать человека — вам меду не надо, а вот пожалеть некому…
«Загадка этот Мохов, — думал Мрыхин, вспоминая колючие глаза старичка. — В самом деле, что я о нем знаю?»
Мрыхин слышал, что в семейной жизни председателя есть что-то тщательно им скрываемое от постороннего глаза. Говорили, что с женой у Мохова давний разлад, тихая семейная вражда.
Мрыхин был знаком с Натальей Мироновной. Высокая, стройная, с холеным белым лицом, она невольно привлекала к себе внимание. В первую минуту она показалась Мрыхину очень живой, словоохотливой, простодушной. Однако, приглядевшись, он заметил в ее манере держаться тонкую игру. В ее непринужденности и простодушии, в подчеркнуто женственных движениях было что-то нарочитое, в самом голосе слышалась искусственная возбужденность, за веселым смехом и шутками угадывался холод. Он был в глазах. Глубокие, темные, почти неподвижные, они, казалось, принадлежали другому человеку и противоречили всему, что говорила и делала Наталья Мироновна. Мрыхин, чувствуя странную неловкость, не выдерживал их взгляда.
Однажды, в воскресный день, разыскивая Мохова, секретарь парткома завернул к нему домой. Председательский дом стоял на отшибе, в низине, среди высоких, густо зеленеющих верб и тополей.
Мрыхин зашел в просторный двор, приласкал огромного, похожего на водолаза
игривого пса и огляделся: не видно ли хозяев?По обе стороны двора раскинулся густой яблоневый сад, сплошь заросший лебедой и сурепкой. Перезревшие яблоки падали в траву, выкатывались во двор, их, видно за ненадобностью, никто не подбирал. Сад занимал весь приусадебный участок, не видно было ни грядок с овощами, как водится на хуторе, ни палисадника с цветами. Все имело довольно запущенный, нежилой вид.
В глубине двора углом стояли длинные кирпичные постройки — кухня и сараи. Они тоже вдоль по фундаменту заросли лебедой, и не было признаков какой-либо живности в хозяйстве, кроме кур, вольно бродивших в самых отдаленных уголках сада.
Высокий фундамент большого финского дома давно облупился, между камнями образовались щели, похожие на птичьи норы. У стен сараев был свален всякий хлам: ящики, картонные коробки, банки и бутылки разного калибра. У веранды под небольшим навесом стояли стол, старый диван и посудный шкаф. Лак с них давно сошел, фанеровка вздулась: мебель зимовала на улице.
В большом кожаном кресле, видно, спал обычно пес и на спинке спросонья драл когти.
Мрыхин подивился столь живописному запустению и уже собрался ретироваться, чтобы не смущать хозяев, как на веранде появилась Наталья Мироновна в длинном махровом халате. Недоуменно взглянув на гостя, она ловко поправила распущенные волосы, перехватила их сзади заколкой, холодно, как у незнакомого, спросила:
— Вы к Мохову? Я позову, — и быстро ушла в дом, мелькнув полами халата.
Через несколько минут вышел Мохов, в пижамных брюках и спортивной майке.
— А-а! — обрадованно сказал он, хотя Мрыхину показалось, что хозяин немного удивлен. — Ну, проходи, проходи… В комнате жарко, пойдем в беседку.
Снова вышла Наталья Мироновна, с полотенцем на плече и цветочной вазой в руках.
— Наташа, ты бы поставила чайку.
Хозяйка, словно извиняясь, посмотрела на Мрыхина и лениво повела плечами:
— Не до чаев мне сейчас. Опаздываю…
Она вальяжно прошествовала через двор и скрылась в кухне. Мохов натужно улыбнулся, махнул рукой:
— Ну, ладно, ладно… — и, озадаченно крякнув, поднялся.
Мрыхин сидел в беседке, в тени яблонь, поджидая хозяина. «Вот тебе и Мохов, — думал он. — В колхозе король, а тут как на плохой даче живет. Такая усадьба, а хозяйской руки не видно. Впрочем, со стороны судить легко…»
Он уже пожалел, что явился незваным гостем, но делать было нечего. Решил сразу сказать, зачем пришел, извиниться и уйти. Но Мохов принес чай, и уйти было неловко.
— Из области звонили — студентов на кукурузу присылают…
Мрыхин подробно рассказал, кто звонил, из какого института студенты, сколько их и какие условия выставляют.
Мохов задумчиво почесал виски, думая о своем.
— Когда приезжают?
— Через неделю.
— Ну, значит, завтра-послезавтра решим. Пусть приезжают.
Через крышу беседки, заплетенную хмелем, упало на стол крупное желтое яблоко. Мохов взял его в руки, вытер ладонями и с хрустом откусил.
— Яблок пропасть, а собирать некогда… да и некому, — со вздохом сказал он. И, помолчав, добавил уныло: — Ремонт в доме надо делать… а когда?