Леди и некромант. Тени прошлого
Шрифт:
Змеи раздраженно зашипели.
Если хоть одна вопьется, то...
– Ты боишься?
– випера вперилась в Ричарда взглядом.
– Боюсь, конечно.
– Но ты не бежишь?
– Куда мне бежать.
– И не пытаешься меня убить.
– Говорю же, вряд ли выйдет...
– Ты не такой... тот... он был злым... он убил моих сестер... я старшей была, да... и трижды сменила шкуру... но он мог бы убить меня... он, не ты... он всех... и мою мать... а она давно жила... очень давно... он сказал, что сделал за меня мою работу... и бросил мне корзину дохлой рыбы... я не ем дохлую...
–
– А потом ушел... оставил свою вещь и ушел. Я тоже хотела. Но оказалось, он сделал так, что я не могу оставить ту нору.
Змеи взвились над ее головой, а складки хитона заволновались.
– Если ты заберешь ее, будет хорошо... там слишком сухо стало. И мои кладки не выживают.
– Мне жаль.
– Скажи, - прозвучал в голове голос Альера, - что ты не настолько обезумел, чтобы соваться в логово этой твари?
А у Ричарда есть выбор? С чего он решил, что монета будет в храме? Местный храм, в отличие от предыдущих, был хорошенько разграблен, там если что и осталось, то не золотое...
– Заберу, - пообещал Ричард и уточнил.
– Если ты не станешь меня убивать.
– Не стану.
Как-то вот... неубедительно прозвучало, право слово.
***
Альвийское дружелюбие - высокая кухня... все церемонно, изящно и не слишком-то съедобно. Как-то вот довелось мне побывать в одном сверхмодном ресторане и ощущения были сходные.
Дом со сводчатым потолком.
Белоснежные стены.
Белые же узоры.
Белые ковры и серебро.
Белые светящиеся камни на подставках из белого же камня, правда, не светящегося. Белые кресла, правда, больше похожие на переплетение стальных труб. И женщина в белых же одеяниях, которая так и не соизволила представиться.
Рядом с ней я чувствовала себя безродной замарашкой. Еще и вспотевшей.
– Присядь, дитя, - широким жестом альвийка указала на кресло.
– Меня зовут Нинадриэль Прекраснейшая...
Она замолчала, давая мне несколько мгновений на то, чтобы оценить имя, и я вежливо кивнула. Мне ли спорить? Прекраснейшая так прекраснейшая...
– Твое имя мне известно, - тонкая рука поднялась, и белопенные одежды скатились до локтя.
– И речь ныне пойдет не о нем...
Тихон молча устроился на полу.
В не слишком-то чистых штанах, в куртке, наброшенной на голое тело, он составлял удивительный контраст и с матерью своей и с самим этим местом. Он скрестил ноги и руки положил на колени, а в пальцах появилась серая гайка.
– ...и не о сыне моем, который позабыл о сыновнем долге и отринул свое предопределение ради пустого...
Тихон и ухом не повел.
– Речь ныне пойдет о Равновесии мира, которое должно быть восстановлено, - дева сложила руки на коленях.
А пальцы-то когтистые.
И вон в оскале дружелюбия клыки мелькнули.
– Когда я получила письмо от сына своего, который уже десять солнцеворотов не подавал весточки, сердце мое преисполнилось печали...
– Мама...
– И мою душу греет лишь понимание, что он, позабыв обо всем, чему учила я его...
...на месте Тихона я бы тоже сбежала. С этакою мозгоклюйкой жить еще то удовольствие извращенного плана.
– А могу я узнать, зачем я здесь...
...и
одна. Гуле в альвийском посольстве оказались не рады.– Люди... вы спешите... боги отмерили вам малый срок жизни, и это было весьма мудро с их стороны, но вы... вы плодитесь, расползаетесь заразой по миру, уродуя облик его руками и магией, своею безумной фантазией...
Тихон вновь вздохнул.
– ...вы даже лучших из нас меняете...
– альвийка поджала губы, и жест этот, совершенно человеческий рассмашил. Я наклонилась, скрывая улыбку.
– Но вы правы...
Нам подали воду.
Прислуга, к слову, в посольстве была вполне себе человеческой.
Но вышколенной, невидимой и неслышимой.
– ...чем меньше времени займет наше общение, тем легче будет нам обеим... мужчины, к сожалению, слишком толстокожи, чтобы осознать, насколько мучительны иные встречи...
Я вновь кивнула.
И вправду мучительны.
Стул вот гладкий и твердый, со странно скошенной спинкой, на которую и опереться-то страшно... и эта окружающая белизна давит.
– Вы знаете, какой вы крови, - лицо альвийки исказилось, а глаза потемнели. Коготки постучали по подлокотникам кресла. Премерзкий такой звук... не гвоздем по стеклу, но близко, очень близко...
– В этом, безусловно, нет вашей вины... лишь Боги определяют, кому и кем родиться...
Ложь.
Точнее, вины-то моей нет, но она об этом явно сожалеет. И потому вся эта патетическая речь мнится мне фальшивой.
– Милостью их ты появилась в этом мире именно тогда, когда нужда стала велика...
Она поднялась.
И прошлась вдоль окон, которые здесь были огромны, в пол. И пронизанная солнцем фигура ее казалось засияла, засветилась.
– Альвов осталось мало... слишком мало. Священная роща вымирает... ее посадили на новом месте согласно слову Императора... знаком покорности и... и когда его свергли, мы обратились к людям с просьбой позволить нам вернуться. Но знаете, что нам ответил этот наглец, провозгласивший себя Императором?
– Понятия не имею, - совершенно искренне ответила я.
– ...что мы должны быть рады тому, что имеем... нас избавили от дани и довольно... а мы были слишком слабы, чтобы остановить их, позабывших, чем нам обязаны...
...интересно, чем?
С другой стороны, кажется, я догадываюсь...
...Тихон гениальный мастер, но, мнится, не один он такой... и как знать, не альвы ли нашли способ управиться с Регалиями... или создать иной артефакт, способный противостоять им?
– ...и мы вынуждены были остаться на тех бесплодных землях. Многие из моих сестер отдали жизнь, помогая деревьям ар-рани войти в силу, но и этого оказалось недостаточно...
Пальцы на стекле.
И ощущение, что она вот-вот станет вовсе прозрачной, исчезнет, растворившись в солнечном свете.
– Мне жаль, - сказала я.
Что еще можно было сказать?
– Жаль... твоя жалость ничего не стоит.
– Если так, то зачем я здесь?
– Твоя кровь стоит многого...
– она не повернулась ко мне и, возможно, поэтому слова ее прозвучали как-то особенно жутко.
– Моя кровь мне самой нужна.
Не слишком вежливо, однако... как есть. Не собираюсь я жизнь отдавать, искупая грехи предков, которых я никогда не видела.