Легенды и сказы лесной стороны

мен на монаха Макария. Да посылает хан за выкуп

обещанный полонянку русскую, что семь лет в орде

жила.

Никто ни слова в ответ басурману. И от Хайрул-

лы ни слова приветливого, ни благодарности. Он на

жену и сына глядел, пораженный жадностью хана.

И сказал вдруг Хайрулла, как саблей острой взмах-

нул:

— Не вернусь в орду! Как служить хану-предате-

лю, что за ларец продал семью мою. Здесь остаюсь, с

русскими. А жену и сына никому не отдам!

Тут мулла-крикун, аллаха на помощь призывая,

охрипшим голосом грозное слово прокаркал:

— Подумай, Хайрулла! Хорошо подумай, пока я

не сказал, что ты не татарин, а собака русская, ше-

лудивый отступник!

— Не отступник я! — отрезал Хайрулла. — На мне

нет креста. Но в орду не вернусь. Что делать мне

там? На коня не вскочить, по степи не проскакать,

саблей свистя. А хану баскаком служить — для того

надо остатки чести своей загубить. Мой дядя, мой

брат, не зовите меня!

Побледнели ордынцы от мысли вернуться к хану

без выкупа.

— Не руби, Хайрулла, наши головы!

Тут атаман встрепенулся. Указав на сундучок и

ларец, сказал:

— За свои головы не опасайтесь. Выкуп ваш, Хай-

рулла наш. А монах да полонянка всегда русскими

были!

И приказал Варнаве поставить сундучок и ларец

к ногам ханских посланцев.

Заглянул ордынец в сундучок и — зажмурился,

призывая на помощь аллаха.

А Семен Позолота смеется:

— Ларец поменьше, но добра в нем не меньше.

Пусть владеют им ханские жены. Это на выкуп по-

лонянки от послушницы Зачатьевской обители!

Уж туман над Волгой рассеялся, когда, низко

кланяясь и пятясь, знатные посланцы ханские с сун-

дучком и ларцом спустились к челну. И помчали их

два ватажника по быстрине к Лысой горе до ордын-

ской посудины. А на диком камне, что порогом цер-

ковушке служил, остались первожители разоренного

монастыря Желтоводского, его строители и основате-

ли. И Хайрулла с родной женой и сыном родным.

Молча думали о жизни своей, никто друг другу в

мысли не заглядывал, но, как один, дружно к одно-

му подошли. Первым рыбарь Варнава заговорил:

— Надо нам, браты, вверх по Волге уплывать.

Привольное это урочище, а невезучее. Трудно право-

славному монастырю бок о бок с басурманами жить.

И красна, и добра, и рыбная речка Керженка, да,

видно, другую искать!

Немалая забота у монаха Макария. Не о том, ку-

да голову приклонить, а о том, где новое гнездо свить,

чтобы было оно вдали от ордынца и низовского бояри-

на. Понимал, что, попади он им в руки заново, жи-

вым в гроб заколотят, на костре сожгут как еретика

и гордыню ненавистную. А как гнездо вить, когда

все добро монастырское басурманами разграблено,

огнем спалено?

Полно, тужить ли о том монаху Желтоводскому,

побратиму самого атамана волжской вольницы! В ди-

ком урочище на речке Керженке немало из добычи

упрятано.

Долго молчал атаман, но вот встал с камня ди-

кого и сказал только:

— Плыть так плыть. Ватаги у меня не убыло!

К рассвету опустело Желтоводское пожарище, оси-

ротели зимницы Варнавины по речке Керженке. Но

остался дикий камень, плита гранитная, а над ней

черный ворон на опаленной сосне за вечного сторо-

жа. Зорким глазом за Волгу глядит, серых всадников

ждет на диких коньках, что несут за собой смерть и

опустошение. И еду обильную вороньему племени.

11

Дед Аксен, чуя холода, вокруг своей закутки бро-

дит, по лесу сучки да жердинки собирает и к стене

под поветь приставляет. Дрова к зиме запасает, сам с

собой разговаривает вполголоса. Не свалила его смер-

тушка за теплые дни, видно, пожалела, до холодов

оставила. А раздобрится ли на лето целое, до той

осени — отсюда не видать. Кабы знать, что долго не

заживется, так и с дровами не маялся бы. А как до

весны придется жить, всю зимушку? Умирать соби-

райся, а рожь матушку сей, говорят. А дрова — что

хлеб. Без дров умирать — в могиле до смерти побы-

вать. И холодно, и сыро!

Рассуждает так дед Аксен и тащит к своей за-

кутке жердочку за жердочкой, сучки да бревнышки-

Принесет, сбросит с плеча, передохнет, покашляет, к

стене деревинку приставит — и снова за дело. Жили

летом молодцы-ватажники неделю целую, не дога-

дался упросить их дров запасти. Сам за Позолотой по

городу ходил, как настоящий слепой, за посошок дер-

жался и песни пел да сказки сказывал. Вот прохо-

дил, пропел долгие-то дни, теперь один ходи да крях-

ти! А солнышко-то похолодало. Ну не беда, отдохнет

за зиму и с весны опять запылает.

Сегодня у деда Аксена добрый день. С утра раз-

мочил и пососал ржаной корочки. А тут, как знали,

из деревушки и хлебушка, и молочка принесли. С

наказом, чтобы помолился старец Аксен за раба бо-

жия, что недавно преставился. Помолился старик, как

умел, потом хлебушком с молочком подкрепился.

Вот и бродит теперь вокруг избушки, и храбрится

больше обычного. Не поевши-то, немного бы нарабо-

талось, а тут, гляди-ко, целый костерок сучков на-

таскал.

Солнышко за лес, и он в закутку спать. Только

задремал, как в окошечко стук. И голос, да знакомый

такой, что старику не поверилось:

— Дедка Аксен, живой ли?

— Живой, братики, живой! Али это опять вы?

В сумерки вечерние вышел, а там сам Сарынь