Ленька-гимназист

— Всё хорошо, — кивнул я, вспоминая грохот того боя. — Успели!

— Хорошо! Значит… не зря…

Костенко закрыл глаза на мгновение, на лице его отразилось облегчение.

— А потом… потом они на нас навалились… всеми силами… Почти все полегли… Ребята… прикрывали меня… до последнего… А я, вишь, плавнями пошел… думал, может лодку яку найду… переправиться…

Он снова поморщился, коснулся раненой ноги.

— Вот тут… у самого берега… и зацепило… пулей… Добрался сюда… в плавни… сил хватило только забиться… схорониться… Дальше… не могу…

Он посмотрел на меня умоляющим, лихорадочно блестящим в сумерках взглядом.

— Помоги, Ленька… Один я тут… пропаду… Рана эта… — он кивнул на ногу. — Далеко не уйду. Кровоточит, зараза. Да и сил нет совсем — голод! Двое суток не ел, крошки во рту не было. А сил бежать у меня уже и нет! Боюсь, нога воспалиться может, тогда всё, карачун. Пропаду.

Он снова посмотрел на меня, и по взгляду его я понял — мужику реально очень плохо. Костенко вновь заговорил, и в голосе его послышалась отчаянная надежда:

— Помоги, парень… Ты же наш парубок, из рабочих, из пролетариев!

Я стоял над ним, и вихрь мыслей метался в моей голове. Помочь Костенко — это был огромный риск. Ведь только-только благодаря с таким трудом добытой охранной грамоте меня оставили в покое, и вот, на тебе! Ведь если какой-нибудь Козлик или кто-то еще из его шатии-братии сможет пронюхать, что я укрывал красного коменданта — всё, пощады не будет ни мне, ни моей семье. Реально шлепнут безо всяких разговоров. Но и бросить его здесь, раненого, обреченного на верную смерть — это тоже прям не по-людски. Я вспомнил, как он по-отечески похлопал меня по плечу тогда, у ревкома, когда выписал тот злополучный отрез. Нет, я не мог его бросить. Нужно было что-то делать. Но что?

— Хорошо, — сказал я наконец, и голос мой прозвучал тверже, чем я ожидал. — Я помогу. Но уйти прямо сейчас с раненой ногой не выйдет. И лодку сейчас, в темноте, пока найти не выйдет. У нас тут недалече шалаш есть, мы с ребятами там Полевого прятали. Там сухо, и кто не знает — ни в жисть не найдёт! А я еду принесу. И перевязку надо срочно сделать. Конечно, пройти придется, но там безопаснее. Подняться сможете, дяденька Костенко?

— Попробую!

Раненый снова попытался подняться, опираясь на здоровую ногу и цепляясь руками за ствол ракиты. Даже в сумерках я заметил, как лицо его стало серым от боли.

— Опирайтесь на меня!

Шагнув ближе, я подставил плечо. Он тяжело навалился на меня, обдав запахом пороха и крови. И мы потихоньку двинулись вглубь плавней, то и дело оборачиваясь по сторонам.

— Нет… ничего…

Костенко бессильно покачал головой.

— Я принесу. Дома поищу тряпья чистого. Йод, кажется, был… Вы дойти сможете?

Идти было сущим адом. Костенко стонал сквозь зубы при каждом шаге, но упрямо шел вперед. Мои ноги по щиколотку вязли в холодном, чавкающем иле, цепкие ветки ивняка хлестали по лицу. Сумерки стремительно сгущались, превращая плавни в темный, враждебный лабиринт.

Пока мы так ковыляли к шалашу, поминутно озираясь по сторонам, я вновь и вновь раздумывал и взвешивал, правильно ли поступаю. Риск? Огромный. Но и ставка высока. Ведь красные обязательно вернутся. Деникин обречен, как и всё белое движение. А спасти коменданта, это же не просто доброе дело. Это, если посмотреть на дело под правильным углом — первая ступенька моей будущей карьеры! Удачно подвернувшаяся возможность, можно сказать — вложение в будущее. Да жалко же его! Нормальный мужик, а его ведь, если найдут, расстреляют на месте!

Наконец, мы выбрались на небольшую сухую полянку, скрытую густыми зарослями лозы. Здесь, под старой ивой, и прятался наш шалаш — неказистое сооружение из веток лозы и пучков камыша, завешенное спереди куском старого брезента.

— Ну вот! Не дворец, конечно, но внутри сухо и совершенно незаметно со стороны берега. Если только с реки кто-то спалит: Полевой нас так и нашел.

Я помог Костенко забраться внутрь и устроиться на подстилке из прошлогодней сухой травы. Он тут же обессилено откинулся назад, закрыв глаза.

— Спасибо, Ленька… — прошептал он, не открывая глаз. Голос его был совсем слабым. — Век… не забуду… Слушай, ты знаешь, где живёт Свиридов Иван Евграфович — рабочий с вашего завода, инструментальщик.

Мне оставалось лишь пожать плечами. Возможно, настоящий Лёнька Брежнев и знал этого Свиридова. Но я — нет.

— Ладно, слушай. Он живет у станции, переулок, кажется… Канатный, что ли. В общем, его улица выходит аккурат к стрелке; там еще штабель старых шпал лежит. Его дом второй от железки. Скажешь ему, что, мол, от Климент Егорыча. Это я. И пароль — «Нева». Он поймет. Надежный товарищ. Расскажешь ему, где я. Только смотри, о нём — никому! Опасно… и для него, и для тебя… Понял?

Я снова кивнул. Теперь у меня был запасной план, контакт на случай непредвиденных обстоятельств.

— Понял, чего тут не понять. Лежите, товарищ Костенко, отдыхайте. Я быстро обернусь и назад. Буду подходить, крякну уткой. Не подстрелите ненароком!

Выбравшись из плавней на опустевший берег, я со всех ног помчался разыскивать этого Свиридова. Улицы были темны и безлюдны, лишь в редких окнах тускло мерцали огни. Комендантский час уже начался. Нужно было спешить и быть предельно осторожным. Мысль о том, чтобы рассказать все Костику или Гнатке, даже не возникла. Костик, хоть и друг, но язык у него без костей, мог сболтнуть лишнее. А Гнатка… после ранения отца его отношение к красным оставалось под вопросом. Нет уж, пусть это останется моею тайной.

Адрес Костенко дал точный, так что искомый дом я обнаружил достаточно быстро — небольшой, но крепкий, ладно сложенный, с аккуратным заборчиком и маленьким палисадником под окнами. Я постучал в раму окна условным стуком — сначала три быстрых удара, затем после перерыва — еще два. Через полминуты створка окна осторожно приоткрылась, и в темноте мелькнуло лицо седовласого пожилого рабочего с густыми пушистыми усами и настороженными глазами. Впрочем, увидев мальца, он несколько оттаял.

— Ты чего, хлопчек? Что надо в такой час? — голос был хриплый, но твердый.

— От Климент Егорыча, — тихо произнес я. — Нева!

Рабочий вздрогнул, лицо его изменилось. Чиркнула спичка, и в ее колеблющемся свете он внимательно вгляделся в меня.

— Ленька? Илюхи Брежнева сын? Заходи скорее, чего на улице стоять!

Он быстро отпер низкую дверь и впустил меня в дом. Внутри было просто, но чисто прибрано. Пахло свежеструганным деревом и махоркой. Свиридов сразу понял, о ком речь.

— Клим? Товарищ Костенко? Здесь, в городе? Что с ним? Живой?! — в его голосе послышалась неподдельная тревога.