Ленька-гимназист

Дома меня встретили как воскресшего из мертвых. Мать бросилась ко мне, заплакала, обнимая. Отец, бледный и осунувшийся, молча стиснул мое плечо. Вера и Яшка жались к матери, глядя на меня испуганными и одновременно радостными глазами, потом повисли на мне, так что было и не отцепить.

Я показал им бумагу с орлом и печатью, пересказал разговор с офицером, заверения Гинзбурга. Родители слушали, и на их лицах страх постепенно сменялся надеждой, хотя тревога полностью не ушла. Бумага — это хорошо, но власть в городе еще не устоялась, и кто знает, чего ждать завтра.

Прошел еще день. Суматоха после взятия города белыми постепенно сходила на нет. Видимо, новое начальство начало наводить хоть какой-то порядок. Открыли запрещенный при большевиках рынок; люди опять сновали по улицам, торговались на базаре, ругались из-за очередей у водораздаточных колонок. Жизнь, упрямая и неистребимая, брала свое.

И мы, мальчишки, тоже вернулись к своим привычным делам. Снова стали собираться на нашем пустыре у Днепра, недалеко от заводских пристаней. Место это мы называли «пляжем», хотя какой там пляж — полоска серого песка, перемешанного с угольной пылью, да отмель, поросшая скользкими водорослями. Но для нас это был наш мир.

Гнатка Новиков тоже снова был с нами. Отец его потихоньку поправлялся дома, рана затягивалась, и злость Гнатки на весь свет, кажется, поутихла. Он был молчаливее обычного, но снова боролся с нами на песке, снова швырял камни-«блинчики» по воде.

На другой день снова все также нещадно палило солнце. Днепр лениво катил свои мутные воды, сверкая под солнцем, как расплавленное олово. Мы с Костиком и Гнаткой, извалявшись в пыли и песке после очередной схватки «стенка на стенку», с ватагой мальчишек из Нижней Колонии сидели на берегу, переводя дух.

— Слыхали? — сказал Костик, сплёвывая на песок, — говорят, сам Деникин скоро приедет. Парад будет, и вся фанаберия. Теперь он уже в Екатеринославе.

— Деникин? Главный ихний?

Гнатка поднял голову. В его глазах не было ни страха, ни восторга — скорее, усталое любопытство.

— Ага, — кивнул Костик. — Батька мой слышал на рынке. Будут войска маршировать, музыка играть… Может, и выходной дадут.

— Парад… — протянул я задумчиво.

Мое «послезнание» подсказывало, что триумф Деникина будет недолгим, что впереди еще годы крови и разрухи, а победят все равно большевики. Но сейчас, здесь, в этом пыльном городке, его приезд казался событием огромной важности, символом окончательной победы белых. По крайней мере, для тех, кто их ждал.

— Поглазеем, если правда, — равнодушно пожал плечами Гнатка. — Все какое-никакое развлечение.

Мы еще немного посидели, обсуждая последние новости — кто что на рынке видел, у кого что реквизировали, какие новые приказы вывесили на стене Управы. Потом снова боролись, метали камни, бегали наперегонки по берегу. День клонился к вечеру, солнце уже не так пекло, но духота стояла неимоверная. Пот градом катился по спине, прилипала пыльная рубаха. Пришло время расходиться по домам.

— Ну все, я до хаты, — произнёс Гнатка, поднимаясь. — Мать велела воды натаскать!

— И я пойду, — поддержал его Костик. — Ужинать пора.

Они ушли, а я задержался. Нестерпимо хотелось окунуться в прохладную, хоть и мутную, днепровскую воду, смыть с себя пыль, пот и накопившуюся за день усталость. Скинув рубаху и штаны, я с разбегу бросился в реку. Вода обожгла прохладой, потом показалась теплой, ласковой. Я поплавал немного, нырнул пару раз, чувствуя, как уходит напряжение, как тело становится легким и чистым.

Выбравшись на берег, я отряхнулся, как пес, и натянул одежду на влажное тело. Солнце уже садилось за косогор, окрашивая небо в нежные розово-лиловые тона. Вокруг стояла необыкновенная тишина, нарушаемая лишь плеском воды да редкими криками чаек. Я пошел вдоль берега в сторону дома, мимо знакомых зарослей камыша — плавней, где я совсем недавно прятался от казаков, приведенных Козликом.

Плавни стояли темной, непроницаемой стеной, камыши чуть шелестели от легкого вечернего ветерка. От воды тянуло сыростью и тиной. Я ускорил шаг, не хотелось задерживаться здесь в сумерках. И тут…

— Ленька… Пст… Ленька…

Тихий, едва слышный шепот раздался откуда-то из самой гущи камышей. Я замер, сердце пропустило удар. Огляделся — вокруг ни души. Только темнеющая река, пустынный берег и эта стена тростника.

— Ленька… Сюда…

Шепот повторился, настойчивее, но все так же тихо. Кто-то звал меня по имени оттуда, из темных, пахнущих цветущей водой плавней. Кто-то, кто знал меня и не хотел быть увиденным остальными.

Холодный озноб пробежал по спине, несмотря на теплый вечер. Как жаль, что у меня нет с собой браунинга! Кто это мог быть? И что ему нужно?

Глава 17

— Ленька… Пст… Ленька…

Тихий, сдавленный шепот раздался совсем рядом, из самой гущи камышей. Я резко остановился, сердце ухнуло куда-то вниз и забилось часто-часто. Огляделся по сторонам. Берег был пуст. Ни души. Только темнеющая гладь реки, серая полоска песка да эта непроницаемая стена тростника, чуть шелестящая на едва заметном ветерке. Может, показалось? С тех пор как рядом со мною грохнул шестидюймовый «чемодан», иногда, бывает, шумит в ушах. Чорт, вдруг я тогда словил контузию?

— Ленька! Сюда… Не бойся!

Шепот повторился: настойчиво, но все так же приглушенно, словно говоривший боялся быть услышанным кем-то еще. Нет, не показалось! Кто-то сидел там, в плавнях, и звал меня по имени. И кто там? Первая мысль — Козлик! Решил отомстить, устроил засаду с кодлой своих дружков? Но зачем тогда шептаться — будь это они, давно бы уже выскочили на дорогу…

Сжав в кармане свинчатку, я шагнул ближе к камышам, напряженно вглядываясь в темные заросли.

— Кто здесь? — спросил как можно тверже, хотя голос немного дрогнул. — Выходи!

Камыши раздвинулись, и я увидел… Костенко, бывшего красного коменданта. Только сейчас он был совсем не похож на того уверенного человека в кожанке. Теперь он сидел на земле, прислонившись спиной к стволу ракиты, осунувшийся и бледный. Одежда на нем была изорвана, один сапог снят, штанина галифе покрыта темным, казавшимся почти черным в сумерках пятном.

Я остолбенел от удивления. Костенко! Здесь? Но ведь красные ушли! Он должен был уйти с ними!

Я быстро огляделся по сторонам — не следит ли кто? Не ловушка ли это? Но берег был по-прежнему пуст, солнце почти скрылось, сгущались сумерки. Нет, мы явно были одни.

— Вы?! Товарищ Костенко? Что вы здесь делаете? Вас же… вы же должны были уйти? — все еще не веря своим глазам, неловко пробормотал я.

Костенко попытался приподняться, но тут же скривился от боли и снова опустился на землю, придерживая раненую ногу.

— Не сумел, — прохрипел он, голос его был слаб и то и дело прерывался от боли. — Тут, вишь, брат, как оно вышло… Мы до последнего держались, там, у завода…

— Зачем? Наши же отступали!

— Надо было… отвлечь их… белых… — Костенко поморщился, видимо, каждое слово давалось ему с трудом. — Они по заводу били… артиллерией… где платформы ваши стояли… Мы им во фланг зашли с комендантским отрядом… как бы маневр обходной… Вроде удалось — пушки мы их, конечно, не взяли, но хоть оттянули огонь на себя… Платформы-то… ушли? Отец твой успел?