Ленька-гимназист

Чёрт. Даже если этот тип и не поднимет сейчас шум, не позовет стражу — в любом случае он кому-нибудь сболтнёт. Не так много событий происходит в Каменском, чтобы умолчать о том, как сын Ильи Брежнева стырил чей-то челн! И пойдёт слух, а чем всё это завершиться — бог весть!

Но тут же сработал инстинкт самосохранения, отточенный последними событиями: лучшая защита — нападение. Или, по крайней мере, уверенное вранье! И я почти на автомате постарался придать лицу самое невозмутимое выражение.

— А вы хто такий будете, дядьку, щоб мене пытаты? — спросил я как можно наглее, стараясь подделать местный говор.

Рыбак немного опешил от такого ответа.

— Та я тутешний, рыбалка я, — пробурчал он. — А тебе я тут николы не бачив. И човен цей… знакомый наче. От и дивлюся, шо за гисть такий пожаловав, без спросу хозяйнуе!

— Та який же вин чужий, цей ялик? — возразил я, стараясь быть как можно убедительнее. — Батько мий попрохав у знайкомого, мережи проверити. Сам вин не може — то на заводи робота, а тут парад сьогодни, гуляють уси. От мене й послав. А вы тут шо… рыбачите?

Старикан почесал в затылке. Правдоподобная история и моя уверенность, похоже, немного сбили его с толку.

— Ну, мережи, кажеш… Тильки там, хлопче, чужого не бери!

— Та що вы, дядьку! Боже збав! — я постарался изобразить праведное негодование. — Тильки свое!

Рыбак еще постоял немного, глядя на меня с сомнением, потом махнул рукой и пошел вдоль берега, видимо, к своим снастям. Но я заметил, что он то и дело оглядывается в мою сторону.

Я снова налег на весла, стараясь грести ровно и спокойно, не показывая волнения. Костенко лежал на дне лодки не шевелясь, только глаза его напряженно следили за берегом. Днепр — река широкая. Пока греб до берега, умаялся весь. Хорошо хоть волны не было.

Наконец, мы достигли противоположного, левого берега. Здесь он был более пологим, поросшим ивняком и редким кустарником. Я осторожно причалил в небольшом, укромном заливчике.

— Все, товарищ Костенко. Приехали.

Он с трудом поднялся, опираясь на борт лодки.

— Спасибо, Ленька… Воистину, не забуду… Ты мне жизнь спас, считай, второй раз.

— Удачи вам, — сказал я, помогая ему выбраться на берег. — Тут вам, надеюсь, проще будет.

— Проще… — кивнул он. — Здесь у меня есть знакомые… подпольщики… помогут. Ты иди обратно, Ленька. И будь осторожен. Тот рыбак… он подозрительный.

Я посмотрел на тот берег. Рыбак действительно стоял вдалеке, у кромки воды, и, кажется, все еще посматривал в нашу сторону. Детали увидеть он не мог, но вот понять — рыбачу я или нет, запросто. Просто так уплыть обратно было нельзя — это подтвердило бы его подозрения. Нужно было создать видимость того, зачем я сюда приплыл.

— Вы идите, схоронитесь в кустах, — сказал я Костенко. — А я… я сделаю вид, что сети проверяю. Для отвода глаз.

Костенко кивнул и, тяжело прихрамывая, скрылся в прибрежных зарослях. А я снова сел в ялик и медленно поплыл вдоль берега, внимательно вглядываясь в воду, словно ищу что-то. Я знал, что рыбаки часто ставят сети у коряг, где любит прятаться рыба. Вскоре я заметил такую корягу, торчащую из воды, а рядом с ней — еле заметные поплавки из коры. Подгреб поближе, сделал вид, что вытаскиваю и проверяю сеть. Сердце колотилось — а вдруг это сеть того самого рыбака или его приятелей? Но выбора не было. Я повозился немного, делая вид, что выпутываю рыбу. К моему удивлению, в сети действительно оказалось несколько неплохих лещей и пара окуней. Видимо, стояла давно. Я осторожно снял рыбу, положил ее на дно ялика, а сеть снова опустил в воду. Все это время я чувствовал на себе взгляд старого рыбака с того берега. Надеюсь, моя комедия выглядела достаточно правдоподобно.

Закончив с «проверкой», я развернул ялик и не спеша погреб обратно, к Каменскому. Рыбак все еще сидел на берегу, но теперь, кажется, следил уже не столько за мною, сколько за своими удочками.

Причалив к берегу, я вытащил рыбу из лодки, вытащил ялик на берег и перевернул вверх дном, как он изначально и лежал, и, насадив рыбу за жабры на ветку, быстро пошагал домой. Этот улов был неожиданным, но приятным бонусом сегодняшнего приключения. Мать, думаю, обрадуется такому улову! А главное — Костенко был теперь на том берегу. Как сложится у него дальше, найдёт ли он подпольщиков, на которых рассчитывает, этого я знать не мог. Оставалось лишь надеяться, что этот поступок когда-нибудь зачтется мне новой властью. Если, конечно, тот любопытный старикан не поднимет шума… Но об этом я старался не думать.

Не успел я, однако, выбраться из плавней, как вдруг нос к носу наткнулся на встревоженного Свиридова.

— Ленька! Ну, слава Богу! Я уж тут все глаза проглядел! Что с Клим Егорычем?

Лицо его приняло виноватое выражение.

— Все в порядке, Иван Евграфович, — успокоил его я. — Переправил я товарища Костенко. На том берегу уже. А вы чего не пришли? Мы уж думали, беда какая.

— Беда не беда, а подлянка от этих… — Свиридов с досадой махнул рукой в сторону завода. — Администрация выслужиться решила, ну и, на парад этот ихний, всех рабочих с завода и согнали, кто только под руку попался. И меня тоже. Пришлось идти, рожи ихние разглядывать, «ура» кричать вместе со всеми, чтобы, значит, подозрений не вызвать. А то я ведь на особом счету у них могу быть, как активист бывший… Вот и проторчал там до самого вечера. Думал, не успею к вам. А ты, значит, один справился? Молодец, Ленька! Голова! И смелости не занимать. Ну, рассказывай, как все прошло.

Я коротко рассказал ему про рыбака и про то, как пришлось изображать проверку сетей. Свиридов слушал внимательно, хмуря густые брови.

— Рыбак, говоришь… Это нехорошо. Может и донести. Хотя, может, и обойдется. Главное, что Егорыч на том берегу. Там ему легче будет. Спасибо тебе, Ленька. Большое дело сделал. Не забудется такое.

Мы распрощались. Свиридов ушел к себе, а я, с рыбой в руках, поспешил домой, чувствуя какое-то новое, незнакомое доселе ощущение собственной значимости. Я не просто мальчишка, гоняющий мяч, нет: я — участник настоящих, взрослых и опасных дел.

Дома меня встретила мать. Увидев рыбу, она всплеснула руками.

— Ого! Вот это улов! Где ж ты столько наловил-то, Ленька?

— Да так… на отмели… сеть какая-то стояла, видать, бесхозная… — привычно сочинил я.

— Ну, молодец! Сегодня уха свежая будет, — обрадовалась она и тут же принялась чистить рыбу. Часть самых крупных лещей отложила в сторону. — А этих вот, — кивнула она на них, — отнесешь завтра на базар. Тетке Матрене продашь, что молоком торгует. Она рыбу всегда берет, хоть и по дешевке. А нам соль нужна, да и пшена бы прикупить, если деньги останутся.

На следующий день я отправился на базар с рыбой. Большевики в бытность их в Каменском сильно не одобряли торговлю, но теперь, при белых, он вновь расцвел пышным цветом. Селяне, раньше опасавшиеся приезжать из-за постоянных конфискаций продуктов, теперь заполонили своими повозками все прилегающие улицы, и рынок вовсю шумел, наполненный криками торговцев, мычанием коров, кудахтаньем кур и гомоном покупателей. После недавнего затишья и страха это возвращение к привычной рыночной суете казалось почти чудом. Тут пахло свежим хлебом, парным молоком, квашеной капустой, дегтем от колес и конским навозом — обычные приметы мирной жизни. Селяне продавали плоды окрестных земель, скупая у городских поношенную одежду, мануфактуру, железные изделия; кое-где потихоньку приторговывали ворованным с завода инструментом, полосовым железом и углём.

Тетку Матрену я нашел быстро, среди молочных рядов. Она действительно взяла рыбу, хоть и поворчала для порядка на цены и что мол «рыба нынче не та пошла», всучив мне взамен несколько незнакомых бумажек, украшенных георгиевскими лентами и двуглавыми орлами.

— Шо бачишь? Не видал ищщо? Це ж «колокольчики», новые хроши деникинские!

Судя по номиналам, колокольчики эти были не в высокой цене. Вырученных денег хватило на мешочек соли, небольшой кулек пшена и даже на пару пряников для Веры и Яшки. Я прошелся по рядам, глазея на товары, прислушиваясь к разговорам. Люди обсуждали последние новости, цены, новые порядки. Чувствовалось, что жизнь, несмотря ни на что, продолжается.