Лицо с обложки

— Умрет, — пообещал, — придавлю своими руками! В больницу, живо!

И Герман, вытирая кровавую юшку, понял, что наступает решающий момент переговоров. Пока кортеж машин мчался по темной проселочной дороге, распугивая поздних дачников, Герман хладнокровно выложил свои условия:

— Я вам помог. Помогите теперь вы мне. Я подстрелил девчонку, чтобы узнать, где ваш внук. Теперь у меня большие проблемы.

— Я никому ничего не должен! — рявкнул Ханьян.

Герман вытер кровь с разбитого лица. Очертил рамки конкретнее:

— Я мог бы пойти к вашему сыну, но пришел к вам. Потому. что понимаю ваши чувства. Неужели после всего, что случилось, вы вернете ребенка Даше? Или вашему сыну? Им, как видите, мальчик не нужен, у них другие заботы. Мальчик нужен вам. Поэтому я к вам и пришел. Вы оставите его у себя, и никто ничего не узнает. Вce будут думать, что он умер. Так вы накажете и сына, и невестку… Он будет вашим сыном!

Роберт слушал его с непроницаемым выражением лица. Затем, когда Герман уже стал бояться, что все пропало к чертям собачьим, а его слова отскочили как горох от стены.

Ханьян сделал жест телохранителю:

— Сними с него браслеты.

Амбал ослабил хитроумную пластиковую петлю. Герман высвободил руки. Роберт слегка улыбнулся, не выпуская сигары изо рта.

— Так о чем ты говорил? — спросил он с равнодушием игрока, которому выпало двадцать одно очко.

Содрогаясь от волнения и азарта, Герман продолжал:

— В любом детском доме, в больнице — конечно, не в Москве, а в провинции — нужно найти, купить умершего ребенка того же возраста…

Слушая его, Роберт Ханьян многозначительно переглядывался со своими амбалами. До Москвы успели все обсудить.

— Хорошо, — напутствовал его Роберт, прощаясь, — если сам все устроишь с подкидышем, я помогу решить твои проблемы. Работай.

Такими предложениями не разбрасываются. Герман сделал все. И официально полугодовалый Димочка Ханьян умер и был похоронен на Востряковском кладбище. Ни Даша, ни ее муж никогда не узнали правды…

Зоя сидела, закрыв лицо руками. У нее перед глазами стоял Димочка… Но не тот полугодовалый карапуз, каким она его запомнила из прошлого. Она думала о худеньком, затравленном, одиноком мальчике, которого дядя Роберт держит в застенке престижного английского пансиона и учит, что в этом мире надо уметь драться… Рубен Ханьян… Димочка…

Герман молчал. Все слова уже были произнесены. Он ждал, что Зоя скажет.

— Смерть твоей сестры — это несчастный случай. С тем же успехом я мог бы случайно сбить ее на перекрестке.

— Я тебя не виню, — поспешно ответила Зоя. — Я одна во всем виновата. Даже удивительно… — добавила она и осеклась, не договорила.

— Что удивительно? — переспросил Герман.

— Что до сих пор по большому счету я так и не заплатила за все, что сделала…

Герман обнял ее, прижал к себе.

— Не думай об этом. Лучше собирай вещи. Теперь нам ничто не мешает быть вместе. Уедем в Акапулько и будем жить там долго и счастливо.

— Дай мне пару дней, — попросила Зоя.

— Не дам ни дня. Едем сейчас же к твоему мужу…

У нее хватило терпения убедить Германа подождать.

— У меня остались дела в агентстве. Я вложила в него кучу денег. Нужно подумать, что теперь делать.

Они долго не могли проститься в тот вечер. Говорили, говорили, и не могли наговориться.

— Странно, мне известно о тебе все, но я даже не знаю, какая твоя любимая песня… — усмехнулся Герман.

Зоя пожала плечами.

— Если бы меня спросил не ты, а другой, я бы ответила не задумываясь. — призналась она. — А тебе говорю: не знаю. Я ведь никогда не спрашивала себя, что люблю я лично. Выбирала только то, что должно нравиться Зое Гедройц!

— Как же ты выкарабкалась? Как оказалась в Германии? Чем там занималась?

Лицо Зои исказила гримаса.

— Не люблю вспоминать то время. Может, потом когда-нибудь расскажу.

— Не надо, — ответил Гермам, целуя ее руки. — Ничего не говори. Просто будь рядом.

Глава 8. ПЕРВОЕ МАРТА

Тайный друг

Около десяти часов утра Грушевский вошел в солидный холл офисного центра на Кутузовском, где на третьем этаже располагалось ее модельное агентство. Она была там. В сопровождении архитектора переходила из помещения в помещение, вникая во все детали ремонта: где расположить розетки, где дать дополнительное освещение… Саша терпеливо переминался с ноги на ногу в коридоре. Выбрав момент, когда она осталась одна, подошел и сказал:

— Нам нужно поговорить.

Она снова его не узнала. Нахмурилась, опасаясь, что незнакомец станет что-нибудь клянчить. Поспешно предупредила:

— Я никого не принимаю на работу. Позвоните через месяц моему помощнику…

Саша объяснил, что в работе нс нуждается, что дело у него личное и срочное. Брови-чайки взметнулись вверх, топазовые глаза подозрительно прищурились.

— Чего вы хотите?

Он попросил ее зайти в кабинет. Она вошла, села по-ковбойски на стул, широко расставив ноги и упершись локтями в колени, выжидательно глядя на Грушевского снизу вверх. Сегодня она была бледнее обычного, с припухшими после бессонной ночи глазами. Каштановые волосы, небрежно схваченные заколкой на затылке, рассыпалась по плечам. Смотрела она настороженно, почти враждебно.

Прошедшую ночь Грушевский тоже провел без сна, что, в общем, к делу не относилось… Он протянул ей конверт, сказал: откройте, там кое-что для вас.

— Что? Пластиковая бомба? — усмехнулась она.

В конверте кроме фотографий лежала кассета с записью разговора с Германом и видеокассета — для особо упрямых любовников, готовых все отрицать по принципу «а ты видел?». Жена Германа настояла на полном «пакете услуг».

Как и все, она начала с фотографии, но едва увидела первый снимок, как ее бледное. с прозрачной золотистой кожей лицо вспыхнуло, пошло малиновыми пятнами. Она впилась в Сашу испуганным взглядом.

— Откуда это у вас? — И тут же. разозлившись на себя, с вызовом уточнила, глядя мимо Грушевского, словно ем было гадко видеть его лицо. — Мой муж приставил вас следить за мной, да?

Он отрицательно покачал головой:

— Борис ничего не знает. Меня просила жена вашего… друга.

Кусая губы, она небрежно отшвырнула снимки в сторону. Фотографии рассыпались веером на заляпанном краской рабочем столе. Она вытряхнула из конверта кассеты и расшифровку разговора, пробежала глазами строчки из середины распечатки. Пожар на ее щеках мгновенно погас, лицо залила смертельная бледность, руки покрылись мраморными прожилками.