Лицо с обложки

Зое сразу не понравилось то, что, садясь в «роллс-ройс», Роберт приказал своему телохранителю сесть вперед, рядом с водителем. В машине от слов Роберт перешел к делу. Весовые категории были неравны, поэтому Зоя без колебаний разбила о колено мужниного шефа бутылку шампанского. От боли Роберт разъярился, и в какой-то момент она испугалась: вот сейчас он забьет ее насмерть… Но то, что произошло затем, было одновременно смешно и гадко. Сначала Роберт пытался ее купить, затем — изнасиловать, а когда не вышло ни то, ни другое, предложил занять пост его официальной любовницы.

— Жениться на тебе я не могу, петому что уже женат, но ты женщина в моем вкусе, и поверь, у меня есть что тебе предложить, в отличие от твоего проходимца-мужа, который тебя обманывает. Соглашайся, ты не раскаешься, — тяжело дыша от боли, ярости и страсти, на одном дыхании произнес он.

Зоя забилась в угол автомобиля, ощетинилась, вооружившись горлышком разбитой бутылки, и не пикнула, пока «роллс-ройс» Ханьяна не остановился у освещенной маркизы над входом в «Xемпбелл».

Бегство

Рано утром Германа разбудил непонятный визгливый звук. Он с трудом разлепил глаза и на фоне окна, освещенного розовыми лучами солнца, увидел Зою, уже одетую, в пальто. Стараясь не шуметь, она медленно застегивала «молнию» на своем чемодане.

— Ты куда? — сонно спросил Герман, приподнимаясь на локте.

Зоя обернулась, улыбнулась:

— Возвращаюсь на планету Земля. В твоем кармане лежит письмо.

Вошел носильщик с багажной тележкой. Зоя кивнула Герману:

— Прощай! — взяла со стола сумку и вышла следом за носильщиком в коридор.

Он не придал значения ее словам, повернулся на другой бок и закрыл глаза.

«Никуда ты от меня не денешься! — подумал, проваливаясь в сон. — Поздний ужин, Картье в посылке… Меняешь стойбище? От меня не убежишь».

У стойки портье Зоя задержалась. Джентльмену в «роллс-ройсе», который будет искать ее сегодня в десять часов, она попросила передать письмо и ценный пакет…

Проснувшись, Герман забыл ее прощальные слова. Выйдя из отеля и сунув руку в карман за сигаретами, он с недоумением прочел три строчки, оставленные Зоей на бумажном спичечном коробке с эмблемой «Хемпбелла»:

«Не звони мне больше.

Я с тобой за все рассчиталась.

С лихвой…»

Герман почувствовал, будто его ударили ниже пояса.

Когда ночью я вошла в свой номер, меня душили слезы, но позже, встречая утро в суши-баре, я уже почти смеялась. Больше всего меня смешили бриллиантовые серьги. Представила, как являюсь домой в этих серьгах — в каждом мочке по пять карат! — и какое лицо сделает Борис, когда на его вопрос: «Что это?!» — я небрежным топом отвечу: «Роберт подарил за ужин в ресторане».

Змееныш внутри меня подло захихикал: «А если Борис просто сделает вид, что не замечает в тебе ничего нового? Какой смысл отказываться от подарка? Не будь дурой, хватам, пока дают».

Меня покоробили слова гадины: почему именно «сделает вид»? Борис, как все мужчины, может не заметить во мне ничего нового, явись я хоть с кольцом в носу. В крайнем случае, спросит: «Кажется, ты поменяла прическу?» Почему же змея говорит, что он сделает вид?

«Да потому же, почему Борис настаивал, чтобы ты поужинала с его другом Робертом, — хихикнул змееныш. — Он что, так плохо знает Роберта и не предположил, чем может кончиться ужин с его женой? И про какой ущерб и долга Бориса тебе наболтал Роберт? И почему Вера поздравляла Бориса в записке: ты был прав, она во вкусе Роберта! Ну почему? Может, ты просто плохо знаешь своего мужа?»

Дома меня поджидал сюрприз. Надушенный шифоновый шарф, сунутый опытной женской ручкой между подушек кресла — место, куда мужчина вовеки нс догадается заглянуть по тон простой причине, что нс предполагает о его существовании. Намек на присутствие предназначался именно мне, а метка с инициалами рассеивала сомнения в том, кому принадлежала улика: «В. К.» Шифоновый флаг женской победы, водруженный на крыше моего дома!

Я положила шарф на комод в прихожей. Через некоторое время он дематериализовался без посторонней помощи, куда — я не стала интересоваться. Но вечером в день моего приезда Борис как бы невзначай обронил:

— На днях заезжала Вера, мы допоздна работали над документами. Нужно было все подготовить…

Что эта женщина могла делать в спальне моего мужа? Не картину над кроватью разглядывать!

Нет, я не ревновала, даже не чувствовала обиды. В конце концов, я проводила время в Лондоне не в гордом одиночестве. Поразило меня другое: оказывается, мой муж умеет лгать с невинным выражением лица! Впервые со стороны взглянув на Бориса, я задумалась: а что, если он всегда лжет? Что тогда?

«Тогда вы квиты!» — пискнула гадина внутри меня, но я щелкнула мухобойкой, и она быстро юркнула в щель.

— Роберт сказал, у тебя крупные долги? — заметила я за ужином.

Борис вскинул брови. Ответил своим обычным, искренним тоном:

— Шуточки в стиле Роберта! А сам наблюдал за твоей реакцией. верно? Не побежишь ли ты немедленно подавать на развод?

Я улыбнулась: да-да, забавный старый шутник Роберт!

С его милыми шуточками я успела познакомиться…

Но душа ушла в пятки: а если и сейчас Борис мне лжет? Если у него долги перед Робертом, тогда что же все это значит? От множества предположений и догадок земля уплывала из-под ног, все переворачивалось, как во время катастрофы «Титаника», и не хотелось докапываться до правды. Хотелось сунуть голову в песок!

— О чем ты думаешь? — внимательно приглядевшись ко мне, спросил Борис.

(С каких это пор его стало интересовать то, о чем я думаю?)

— О страусах.

Муж не понял, но допытываться не стал. Умел сохранять чужие границы в неприкосновенности. Я вдруг с отчаянием заметила, что между нами никогда не возникало настоящей близости. Даже с Германом я чувствовала себя роднее, Герман…

Глава 7. ДВАДЦАТЬ СЕДЬМОЕ ФЕВРАЛЯ

Ревность

Ревность! Вот имя сосущей змеи, с недавних пор проснувшейся в сердце Даши, хотя казалось, с ней покончено навсегда! Отсечены ядовитые головы, питавшие душу злобой и ненавистью. Столько лет не беспокоила ее змея ревности, и пот… У Германа появилась другая!

Даша чувствовала это. Она видела угрожающие признаки, призраки той женщины, се зловещую тень на стене их спальни. И с отчаянием понимала, что не удержит Германа, как в свое время не удержала Митю.

Герман уйдет. Что его остановит? Ни детей, ни финансовой зависимости от жены… Уйдет! А она останется одна, стареть в одиночестве.