Любовь хранит нас

— Ах, ты ж, — отпускаю, одновременно с этим уменьшая свой прорыв.

— Что? — шипит и поправляет съехавшую набок шапку. — Хрен тебе, Смирнов! Хрен тебе, а не приватный танец.

Полоумная коза! Убираю ее от себя и утрамбовываю женское тело в самый угол:

— Отодвинься. Не трогай и не касайся меня.

Она хихикает и даже хрюкает. Вот же истеричная свинья!

— Сережи нет?

Вползаем внутрь, придерживая друг друга, а нас встречает абсолютно темный, без света, дом и мятая, словно из нехорошего места записка, лежащая на выдраенном кухонном столе:

«Да потрахайтесь уже, как следует, бездельники! Леха, заканчивай филонить! Фитиль сгорит, а ты и не заметишь — старость, немощь, потом застой и воспаление в яичках, ну и, как следствие, полшестого, импотенция, 'привет-пока» и все дела! На всякий случай авторитетно заявляю, что сегодня не планирую возвращаться — встретил классную девчонку, а вот завтра… Короче, слушай сюда! Мою комнату, естественно, не трогать! А за не дай Бог оскверненную постель — полная кастрация, Смирняга! От меня для кружка — цём-цём и какая-то еще смешная рожица ?. Девчонки прутся от такого! Прием, брат?

p.s. Кружка, побудь наездницей! Страстной, такой себе горячей штучкой! Прямой-обратной — вообще, полная херня. Просто оседлай братуху и пришпорь! Он в стойле сильно застоялся, ему нужен мощный сексуальный разгон. Не знаю — распусти, пожалуй, волосы, станцуй ему стриптиз, короче, завали на койку бугая. Ты мне понравилась, кругляк! Люблю уже тебя, но извини, малыш, по-братски.

p.p.s. Леха + Оля равно по ходу ХХХ'.

Вот же…

— Я в душ, Смирнов! Спокойной ночи, — Ольга обходит меня и, покачиваясь, поднимается по лестнице на второй этаж. — С праздником, Алешка!

И на том, как говорится, долбаное спасибо.

— Хорошо.

Захватываю двумя руками теплую рубашку и через голову срываю ее с себя.

Теперь вот брожу по кухне, словно неприкаянный, — пью не помню уже какой по счету кофе и наворачиваю третий сырный бутерброд. Слышу, как наверху Климова приводит себя в порядок, трезвеет, видимо, и очень-очень сожалеет о том, что на прогулке в полупьяном виде вслух в эфир несла — плещется под душем и даже стерва что-то напевает. А я тут, как импотент, за кофейной чашкой сижу! Да чтоб меня!

Вроде добрый сказочный праздник, но настроение совсем не радостное, скорее, на нуле, хотя вот только два часа назад у нас все было с точностью да наоборот. Мы шутили, гуляли по промерзшей набережной, пели песни у импровизированных костров, а Ольга от души накачивалась виноградным подогретым пойлом, а сейчас по комнатам разбрелись, словно незнакомцы, живущие, как на беду, в одном отеле. Я так больше не могу!

Похоже, водные процедуры закончены — щелчок двери и шустрый топот женских ног по деревянным слегка поскрипывающим половицам.

— Ты все? — ору наверх, что есть мочи. — Оля! Все?

Хлопок двери и щелчок замка! По всей видимости, да!

Поджимаю губы, вздергиваю брови, кривляюсь и направляюсь в ванную комнату, чтобы холодный душ принять. Все ведь колом стоит — и это, блядь, Серый, тебе не шутки. Здоровый мужик, с охренеть каким либидо, с нерастраченной сексуальной энергией и тупо вынужденно одинок. Это все она! Все из-за нее! Агрессивно намыливаю шампунем голову, пальцами раздираю себе кожу, а потом, обмываясь, неосторожно ладонью задеваю «там». Твою мать! Ударяюсь лбом об кафельную стену, зажмуриваю глаза, закусываю нижнюю губу и наощупь обхватываю дергающийся член:

«Ты — сука, Оля! Так же ведь нельзя, я — живой человек, я — мужчина, а ты — динамо, динамо, динамо, ах ты ж… Бля-я-я-ядь!».

Произношу проклятия и при каждом выплюнутом слове надрачиваю себя. Мне кажется, что весь свой холодный душ я только то и делаю, что тупо дергаю, дергаю, сжимаю и отпускаю, сильно матерю ее, при этом вспоминая все физические прелести и гребаные эмоциональные недостатки. Ну что сказать? Ни хрена не помогло, скорее, наоборот — все стало только хуже! Походка все так же неуверенна, в мозгах психический хмель теперь гудит, а руки дергаются и задевают очень воспаленные участки тела. У меня все и везде просто каменно стоит!

Отряхиваю воду с волос, насухо вытираюсь, осматриваюсь по сторонам — ни трусов, ни лифчиков, ни какой-нибудь жалкой шпильки или резинки для волос. Я бы взял хоть что-нибудь на память, но нет — все та же пустота и… Жадность? Климова, как ты сейчас однозначно не права!

Громко дышу и спускаюсь по лестнице в зал, на свое вынужденное собачье место. Оглядываюсь по сторонам, мне почему-то кажется, что в комнате я не один, тут кто-то уже есть — он слишком шумно дышит, но тихонько всхлипывает и испуганно молчит.

— Оля, твою мать! — бью рукой по выключателю. — Ты что тут забыла?

Что это такое? Приплыли! Что это на ней надето? Вернее, по-моему, на ней чего-то не хватает! Так чего на одалиске нет? Да чтоб меня! Но все равно красиво! Воздушная сиреневая юбка, собранная из лоскутов, и ослепительно золотой с монетами широкий пояс. И все! Больше ничего!

— Убери свет немедленно. Кому сказала? Алексей! — она прикрывает обнаженную грудь руками и чем-то, словно мелочью в карманах, звенит. — Я прошу! Алеша…

— Ты…

— Я сейчас уйду, если ты меня не будешь слушать, — рычит.

Понял-понял! М-м-м! Облегчение никак не наступает и у меня реально уже все нестерпимо болит! Мягко опускаю тумблер выключателя вниз — свет гаснет, а эта пьяная развратница после некоторого установившегося молчания громко и со злостью заявляет:

— Ты ведь хотел приват, Смирнов? Хотел? Или все уже, типа передумал? Сник?

— Насильно — нет! Хочу исключительно по обоюдному желанию, — стараюсь не смотреть в ту сторону, где она сейчас стоит, и задом неуверенно шагаю на диван. — Без чьего-либо принуждения, все добровольно, свободно и легко… По страсти!

— Ты будешь только смотреть! — с выдохом продолжает. — Только смотреть и ничего больше!

Твою мать! Смотреть так смотреть — уговорила. А дальше-то что?

— Оль…

— Обещай, Смирнов. Руки распускать не смей! Леша?

Хотя бы так!

— Клянусь, — кривлю лицо и с громким выдохом падаю на не очень мягкие подушки. — Я обещаю, что не прикоснусь. За это не переживай.

Она подходит ближе, а я откидываюсь на спинку и, по-моему, страшусь теперь моргнуть, а вдруг видение исчезнет.