Любовь хранит нас

Отец пригнал машину сына на стоянку, вернее, Смирновы приехали на ней за нами в аэропорт. Лешка, как мальчишка, радовался встрече со своей железной малышкой и вообще не торопился открывать нам двери. Бегал, суетился, наматывал широкие круг вокруг здоровой черной железяки, пока отец не сделал замечание и сквозь одно-единственное матерное слово не прошипел:

«Имей же совесть, твою мать, царевич Алексе-е-ей!».

И вот в салоне, наконец-то, — если честно, я с огромным облегчением очень громко выдохнула, — началась та самая, настоящая, семейная идиллия. Алексей и Максим Сергеевич — за рулем и рядом, а мы с Антониной Николаевной — на заднем сидении, вплотную друг другу, молча и вдвоем. На всем протяжении маршрута «Аэропорт-Коттеджный поселок-Уютный дом показательной семьи Смирновых» мать Лешки мертвой хваткой вцепилась в мою руку, подхватив под локоть, под самую подмышку, и периодически бросала на меня свой цепкий взгляд. Смирнова с какой-то тайной улыбалась, словно дама на всемирно известном полотне, иногда подмигивала и что-то беззвучно одними очень яркими губами шептала. Я сразу отметила, что Антонина много плакала. Нервы, стресс, семья, муж, сыновья и, наверное, я. Последнее «случайное событие» — не по желанию, а, скорее всего, в придачу или за какой-то только ей одной известный грех. За весь срок вынужденного отсутствия ее сына Смирнова сбросила весьма приличный вес и стала еще меньше, тоньше и субтильнее. Как будто горе вытянуло из красивой женщины всю жизненную энергию, обаяние, шарм и красоту. Но! В тот день, похоже, у нее наконец-то наступила долгожданная стадия «принятия-смирения», по-видимому, слишком долгожданной эмоциональной разрядки, и обретения случайно потерянного любимого очень взрослого ребенка. Господи, ведь это все из-за меня! Мне искренне жаль, что так нехорошо получилось! И я очень надеюсь, что когда-нибудь Смирнова все это забудет и простит меня. А тогда, в тот день, прощаясь с родителями, Алешка каждому из них незаметно всунул в руку или карман одежды по записке от «младшенького» нерадивого сынка.

Я ведь старалась, Антонина Николаевна! Пожалуйста, поверьте! Очень! Очень-очень, как могла! Но Сергей был крайне непреклонен, и к тому же постоянно, как заведенный, повторял, чтобы я не лезла во всю эту слишком неприятную и мерзкую историю. Он уверял меня, что ни на кого не держит зла, что в чем-то сам даже виноват и этого вообще не отрицает, и что со временем, возможно, отец простит его и тогда…

Господи! Он ведь не вернется! Никогда!

Этого сказать заглядывающей в глаза маленькой матери в тот день я не смогла. Струсила, да и Алешка настойчиво тянул меня домой и показывал глазами, жестами и всеми своими действиями, как велико его желание попасть в мою квартиру, вернее, в мою кровать — он торопился еще, как минимум, раза два, засвидетельствовать свои права на «женщину с оттенком умопомрачительного секса». Что-что??? Короче, Смирняга не допустил более плотного общения с его обеспокоенной и уставшей матерью, а лишь заверил старших, что мы обязательно навестим их где-то через семь дней, если «одалиска» сможет встать. Еще бы! Конечно! Ну, что сказать? Свое слово Алексей полностью тогда сдержал…

— Спасибо, Климова, — Антонина мягко сжимает мою кисть и шепчет на ухо. — С Новым годом, Олечка! С Рождеством, девочка!

Олечка? Девочка? С каких пор, давно ли? И потом, уже как две недели новый год, но, по-моему, Смирнову этот факт абсолютно не смущает, она просто счастлива от того, что старший сын, наконец-таки, вернулся домой. Пусть так! Теперь, по прошествии еще семи дней, мне почему-то кажется, что Алешка давно уже задумывался о репатриации в родные стены, мой приезд лишь спровоцировал и несколько ускорил его намерение и сам последующий процесс. И, положа руку на сердце, выскажу предположение, что Смирнов забронировал билеты еще, м-м-м, где-то на третий день моего внезапного визита к ним… Это так, всего лишь личное, очень субъективное, наблюдение. Ну, уж больно быстро мы паковали вещи и прятались в кровати, прикрываясь страстным сексом, от младшего брата.

— Оль, слышишь?

По имени называет? Это что-то новенькое и запредельное! А главное, слишком настораживающее!

— Спасибо большое, Антонина Николаевна. Я Вас поздравляю с Новым, наверное, правильнее будет сказать со Старым новым годом. Желаю здоровья, счастья, всех благ, семейного благополучия, достатка, спокойствия, любви и взаимопонимания…

Она слушает, улыбается и, по-моему, меня совсем не слышит! Что с ней? Мать Алексея тяжело больна или слишком эмоционально нашу встречу переживает?

— Идем пошепчемся на кухню, пусть мужчины сами тут, без нас, — мягко перебивает и быстро добавляет, — пожалуйста, я тебя очень прошу.

Пошепчемся? Вдвоем? Ну, это точно не к добру! По-видимому, что-то нехорошее грядет?

Я неспеша отодвигаю стул, опираюсь ладонями на стол и легким кивком головы спрашиваю у Алексея разрешения. Он коршуном весь вечер пристально следит за мной. Получив его добро, шепчу слова «простите, я отойду», мягкой поступью, очень неторопливо следую за его матерью в уже хорошо известном направлении.

— Тебе понравилось там? — она значительно опережает меня и, естественно, проходит первой на свою любимую кухню, там поворачивается лицом и чересчур заискивающе заглядывает в мои глаза. — Расскажи хоть что-нибудь. Совсем чуть-чуть, немножечко. Что там видела? Как мой Сереженька?

— Да, понравилось. Даже очень. Я ведь там вообще впервые побывала, к тому же в такое время года — праздники, да плюс хорошая погода. Все просто идеально совпало, как говорят, карта хорошо легла. Ваш Сережа по-доброму прозвал меня «кружком» из-за имени — какая-то странная ассоциация, но мне приятно — не обидно. Вы знаете, он ведь пишет музыку, в основном рок и блюз, а я его теперь неизменный, скорее, вечный почитатель, и еще сочиняет стихи — я, к сожалению, не очень в этом разбираюсь, но Лешка носом недовольно кривил — ему, конечно же, виднее; а вечерами Сергей выступает в клубе, у него активная насыщенная жизнь, и наш, точнее мой, приезд, чего душой кривить, под самый занавес, конечно, жутко раздражал…

И про себя с грустной улыбкой добавляю:

«А если бы не веский повод — глупый, исключительно по моей вине, разлад, потом не вовремя проснувшаяся совесть, некоторое сочувствие, сострадание, да и ваша родительская просьба то, когда бы я еще смогла за границу осуществить вояж?».

— Все было шикарно, отлично! Я совершенно не жалею о том, что там…

Мать Алексея задумчиво улыбается и отводит в сторону свой романтично-блуждающий взгляд.

— А как у вас с Алешкой дела? Вы… Оль, не пойми меня, пожалуйста, неправильно, но то, что произошло, — Смирнова очень шумно выдыхает, заламывает руки перед грудью и на секунду прикрывает свои глаза, а затем снова чересчур спокойно продолжает, — выбило не только из привычной колеи сына, но и с лихвой отразилось на наших отношениях с Максимом. Мне неприятно об этом говорить и что-то обсуждать за спиной у Смирного, но дети у нас, как ты, вероятно, уже поняла, слишком трудные, оба с тяжелейшими характерами — нет-нет, я не жалуюсь, это не наказание, просто с ним всегда и все через большой напряг, вероятно, это карма за то, что сильно долго мучили, испытывали и ревновали друг друга, а я вот, такая умная, сильная, наверное, незаслуженно счастливая женщина, — одна слезинка, как тоненький шнурок, стелется из глаз, — не могу высказать словами, как тебе благодарна за то, что ты вернула сына…

— Не надо, Антонина Николаевна. Не стоит этого делать. Пожалуйста, не плачьте, — подхожу к ней ближе и хочу обнять. — Можно? Я ничего не сделала. Слышите? Я Вас прошу, пожалуйста. Ну-ну! Не надо, не надо…

Она быстро-быстро несколько раз кивает, а я широко раскрываю руки, захватываю ее плечи и тут же прижимаю к себе. Я не высокая, скорее средняя, а для Лешки — жалкая Дюймовочка, но вот эта женщина со вздрагивающим тельцем и блуждающими по моей спине трясущимися руками поистине самая настоящая микроскопическая кроха.

— Вы больны? — наступив себе на голос, задаю, по-видимому, бестактный вопрос. — Не здоровы? Вас что-то беспокоит?

— Нет-нет. Тьфу-тьфу, — бубнит в мое плечо. — Здоровье на «отлично», а вот с личным… Олечка, спасибо!

По-видимому, ничего толкового я не добьюсь! С ней очень тяжело было, как с преподавателем. Не то, что Смирнова — человек вредный, противный и даже сволочной, скорее эта женщина с весьма принципиальной, вернее, врожденной справедливостью, уложенной в ее хрупкую телесную оболочку по умолчанию, держала в напряжении не один поток студентов-слабаков и откровенных недоучек. Она никогда не прогибалась и не кланялась ни одному специальному званию в штанах и строго выглаженной форме, вероятно, это было связано с ее богатой родословной, да плюс еще любимый муж, Максим Смирнов, начальник части, гарантировавший жене и матери своих детей весьма устойчивый и крепкий тыл. А тут… Господи! Эта сильная женщина, миниатюрная мать Алексея плачет на моем плече. Тихо, но почему-то кажется, что очень горько и навзрыд!

— Пожалуйста, Антонина Николаевна, не надо. Я Вас прошу, все ведь хорошо. Успокойтесь и не плачьте. Вы знаете, Сережа по секрету Алексею прошептал, что приедет на нашу свадьбу… — осторожно отстраняю ее от себя. — Он приедет на торжество…

Которого точно никогда не будет, потому что у Смирнова свои планы на меня и на наше совместное будущее — он так негромко мне в самолете, типа «по секрету», прошептал. Наши отношения для него увлекательная игра, романтичный квест, казаки-разбойники на две разнополые персоны, и преферанс на раздевание, но никак не более. А для меня? Я ведь в нем уже увязла… Он нравится мне, симпатичен, дорог? Или я влюбилась, втрескалась по уши или просто в сексуальную зависимость попала от очередного мужика? Теперь все слишком остро чувствую и прекрасно понимаю, что снова угодила то ли по своей глупости, то ли по неосторожности, то ли по еще какой причине в тот же самый, аналогичный, капкан. Смирнов не думает на мне жениться, потому что…

У него нет ко мне тех самых чувств — там только открытое физическое противостояние и все та же похоть! Так и «он» говорил, когда оправдывал свои действия со мной, но у «него» был изощренный матримониальный план! А что в отношении меня у Алексея? Кто я для него? Игрушка или нечто большее? Или все то же самое… Ничто!

Смирнову хорошо, крепко и надежно — есть женщина, есть теплая кровать, есть место, где он мог бы переночевать, есть… Господи, как пошло-то! Мысленно выставляю монстром Алексея? Кем я его вообще считаю? И что я про себя, так подло, говорю?