Любовь в холодном климате

– Но Браунинг был таким здоровым, – возразил Дэви. – Упор в книге делался на болезнь.

Лакей обнес гостей шампанским. Мы с тетей Сэди погрузились, как это почему-то бывало с каждым в Хэмптоне, в изучение журналов «Татлер», «Скетч» и «Байстендер», но Полли не было так долго, что я даже добралась до журнала «Сельская жизнь», и только тогда она появилась. Счастливо погруженная в мир баронетов, их жен и детей, собак, твидовых костюмов и домов или просто огромных лиц, волн волос на лбу, прихваченных бриллиантовой заколкой, я все-таки чувствовала, что атмосфера в Длинной галерее, как и в часовне, неловка и сумрачна. Когда появился Малыш, я увидела, как он озадаченно посмотрел на экран для камина с безобразной дырой, а затем, поняв, что с ним произошло, повернулся к комнате спиной и стал смотреть в окно. Никто с ним не разговаривал. Лорд Монтдор и Дэви, исчерпав тему антологии, потягивали шампанское в молчании.

Наконец вошла Полли в прошлогодней норковой шубке и крохотной коричневой шляпке. Хотя облако тюля исчезло, ее по-прежнему окутывало облако радости. Она была совершенно раскованна, обняла отца, поцеловала всех нас, включая Дэви, взяла Малыша под руку и повела к входной двери. Мы последовали за ними. Слуги, с грустным видом, а более пожилые – шмыгая носами, собрались в холле, она попрощалась с ними, причем самая младшая горничная с некоторой нерешительностью обсыпала ее рисом, потом Полли села в большой «даймлер», за ней очень робко последовал Малыш, и они уехали.

Мы вежливо попрощались с лордом Монтдором и последовали их примеру. Когда мы ехали по подъездной аллее, я оглянулась. Лакеи уже закрыли парадную дверь, и мне показалось, что прекрасный Хэмптон, застывший между бледной весенней зеленью лужайки и бледной весенней голубизной неба, лежит заброшенный, пустой и печальный. Юность покинула его, и отныне ему предстояло быть домом двух одиноких стариков.

Часть вторая

1

И вот началась моя настоящая жизнь замужней женщины, а именно жизнь с мужем в нашем собственном доме. Во время очередной поездки в Оксфорд мне показалось, что случилось чудо. Все стены в доме были оклеены обоями, причем теми самыми, которые я выбрала, и смотревшимися еще лучше, чем я надеялась. Исчез запах дешевых сигарет, цемента, перепарившегося чая и сухой гнили, и на его место явился божественный запах свежей краски и чистоты. Все половицы были гладкими и прочными, а окна такими чистыми, что, казалось, не имели стекол. День был чудесный, пришла весна, и мой дом был готов. Я чувствовала себя невыразимо счастливой. В довершение этого счастья заходила жена профессора, ее визитная карточка и две карточки ее мужа были аккуратно положены на каминную полку рабочими: «Профессор и миссис Козенс, Бэнбери-роуд, 209». Теперь я наконец-то стала настоящей взрослой замужней дамой, которой люди наносят визиты. Это было очень волнующе.

В то время у меня в голове сложилась романтическая, но очень определенная картина моей предстоящей жизни в Оксфорде. Я воображала что-то вроде «Литтл Гиддинг» [57] – сообщество восхитительных, деятельных, культурных людей, объединенных интеллектуальными вкусами и преданными стараниями в интересах юношества, вверенного их попечению. Я предполагала, что жены других донов будут красивыми, спокойными женщинами, сведущими во всех женских искусствах, кроме кокетства, несколько утомленными усилиями придать своим домам совершенство, одновременно взращивающими потомство – много умных детей – и идущими в ногу с такими современными явлениями, как, например, Кафка, но никогда не бывающими слишком усталыми или занятыми для долгих, серьезных дискуссий по важным предметам, интеллектуальным или практическим. Мне грезилось, как я, полная счастья, прихожу с визитами в дома этих очаровательных созданий, старые дома, из окон которых открывается вид на какое-нибудь творение архитектуры, подобно тому, как из моего окна открывался вид на колледж Крайст-черч, и они делятся со мной всеми подробностями своей жизни, тогда как вечера мы проводим, слушая серьезные ученые беседы мужей. Короче говоря, я видела их племенем божественных новых родственников, эдаких более зрелых, более интеллектуальных Рэдлеттов. И вот об этой-то счастливой близости, похоже, возвещали визитные карточки профессора и миссис Козенс. На долю мгновения тот факт, что они живут на Бэнбери-роуд, разжег искру отрезвления, но потом мне пришло в голову, что, конечно, умные Козенсы, должно быть, нашли в этом малообещающем районе какой-то старый домик, каприз знатного человека, единственное напоминание о давно исчезнувших площадках для развлечений [58] , и решили примириться с Бэнбери-роуд ради его порталов и карнизов, потолочных деталей в стиле рококо, и великолепных пропорций комнат.

57

«Литтл Гиддинг» – четвертое, и последнее стихотворение цикла Т.С. Элиота «Четыре квартета». Название отсылает к маленькой англиканской общине в Хантингдоншире, основанной Николасом Ферраром в XVII в. и разогнанной во время Английской революции 1640–1660 гг.

58

Площадка для развлечений – участок сада рядом со зданием в ландшафтных садах английского стиля; в отличие от отдаленного парка, подчеркивает художественные элементы в противовес более естественным элементам.

Никогда не забуду тот счастливый день. Дом наконец-то стал моим, рабочие ушли, приходили Козенсы, в саду распустились нарциссы, и пел, надрывая легкие, черный дрозд. Забежавший Альфред, похоже, нашел такой мой внезапный прилив хорошего настроения весьма странным. Он сказал, что всегда знал, что дом рано или поздно будет закончен, и не метался, подобно мне, между верой и черной бездной скептицизма. Что же касается Козенсов, то, даже осознавая в тот момент, что в глазах Альфреда одно человеческое существо ничем не отличается от другого, я все-таки нашла его равнодушие к ним и их визиткам довольно обескураживающим.

– Так ужасно, – стенала я, – что я не могу нанести ответный визит, ведь наши карточки еще не прибыли. Да, их обещали сделать на следующей неделе, но мне не терпится пойти сейчас, сию минуту, разве ты не понимаешь?

– На следующей неделе будет в самый раз, – отрезал Альфред.

Вскоре наступил еще более счастливый день; я проснулась в собственной постели, в собственной комнате, отделанной по моему вкусу и обставленной целиком и полностью так, чтобы устраивать меня. Да, по этому случаю было зверски холодно и лил дождь, и поскольку у меня пока еще не было прислуги, мне пришлось встать очень рано и приготовить Альфреду завтрак, но я ничего не имела против. Он был моим мужем, и стряпня происходила у меня на кухне; все это казалось мне великолепным.

А теперь, думала я, вперед, к сестринским отношениям, на которые возложены такие надежды. Но, увы, как это часто бывает в жизни, все обернулось не совсем так, как я ожидала. Я обнаружила, что действительно получила двух сестер, но они были совсем не похожи на очаровательных подруг моей мечты. Одной стала леди Монтдор, а другой – Норма Козенс. В то время я была не только очень молодой, едва достигшей двадцати лет, но и крайне неискушенной. До сей поры все межчеловеческие отношения складывались у меня с членами моей семьи или с другими девочками моего возраста (школьницами либо дебютантками), они были очень просты и незамысловаты, и я понятия не имела, что может существовать нечто более сложное; даже любовь в моем случае шла спокойной стезей. Я в своей простоте полагала, что если нравлюсь людям, то следует так же хорошо относиться и к ним, и чего бы они от меня ни ожидали, особенно если были старше, я была морально обязана это выполнять. В случае с этими двумя «сестрами» мне и в голову не могло прийти, что они самым беззастенчивым образом пожирают мое время и энергию. До рождения детей я имела уйму свободного времени и была одинока. Оксфорд – это место, где светская жизнь, в противоположность тому, что я предполагала, рассчитана на холостых мужчин. Любая хорошая беседа, хорошая еда и хорошее вино предназначались для тех собраний, где нет женщин. Вся тамошняя традиция по сути своей монашеская, и в том, что касается общества, жены совершенно излишни.

Я бы никогда не выбрала Норму Козенс в близкие подруги, но ее общество, вероятно, казалось мне предпочтительнее часов одиночества, тогда как леди Монтдор по крайней мере приносила глоток воздуха, который, хотя его и нельзя было назвать свежим, происходил из большого мира за пределами нашего монастыря, из мира, где женщины годятся не только для постели.

Горизонт миссис Козенс тоже простирался дальше Оксфорда, хотя и в другом направлении. Ее девичья фамилия Борли, а семейство Борли было мне хорошо известно, поскольку громадный, выстроенный в 1890 году в духе елизаветинской эпохи дом ее деда располагался неподалеку от Алконли и они были свежеиспеченными богачами тамошней округи. Этот самый дед, ныне лорд Дрирсли, сделал деньги на иностранных железных дорогах. Он породнился с поместными дворянами и произвел огромную семью, всех членов которой, когда они выросли и вступили в брак, расселил в поместьях, находившихся неподалеку от Дрирсли-мэнор. Они, в свою очередь, стали видными производителями, так что щупальца Борли к настоящему времени протянулись по изрядной части западной Англии, и, казалось, нет конца многочисленным кузенам, теткам, дядьям, братьям и сестрам семьи Борли, а также их свойственникам. Внешне они мало отличались друг от друга; у них у всех были сердитые лица, напоминающие мордочку белой морской свинки, они одинаково думали и вели одинаковый образ жизни, в котором было много спорта и других сельских развлечений, и редко ездили в Лондон. Соседи уважали их за следование моде, соблюдение нравственных норм, богатство и совершенство в любых видах спорта. Они делали все, что полагалось, – заседали в судах и советах графства, дрессировали щенков гончих и руководили организацией девочек-скаутов; один был членом парламента, другой – мастером охоты. Короче говоря, они являлись столпами деревенской Англии. Дядя Мэттью, который сталкивался с ними по местным делам, питал к ним отвращение, а потому они содержались во многих его выдвижных ящиках под одним именем Борли – я никогда толком не понимала почему. Однако в отличие от Ганди, Бернарда Шоу и лабрадора Лэбби, они продолжали процветать, и никакого ужасного истребления Борли не происходило.

Моим первым опытом в оксфордском обществе в качестве жены младшего дона стал званый обед, устроенный в мою честь Козенсами. Профессор пасторского богословия Уэйнфлитского колледжа был преподавателем того же предмета, который преподавал и Альфред, и был, таким образом, важен в нашей жизни, оказывая влияние на карьеру моего мужа. Я поняла это и без комментариев Альфреда. Так или иначе, я, конечно, изо всех сил старалась, чтобы мое первое появление в оксфордском обществе прошло успешно, хотела выглядеть хорошо, произвести доброе впечатление и послужить к чести своего мужа. Моя мать подарила мне вечернее платье от Мейнбохера, которое казалось специально созданным для такого случая. Белая плиссированная шифоновая юбка и черный топ из шелкового джерси с высоким воротом и длинными рукавами, перетянутый широким черным лакированным поясом. Надев платье с единственным моим ювелирным украшением – бриллиантовой брошью, присланной мне отцом, я посчитала, что выгляжу не только элегантно, но и приличествующим случаю образом. Мой отец, кстати, остался глух к предложению леди Монтдор купить мне дом и объявил себя слишком разоренным даже для того, чтобы увеличить мое содержание в связи с замужеством. Однако он прислал чек и это чудесное украшение.

Дом Козенсов не был причудой вельможи. Он относился к самому худшему разряду домов, характерных для унылой Бэнбери-роуд. Дверь нам открыла профурсетка. Я никогда прежде не видела профурсеток, но без труда узнала этот тип, едва взглянув на нее. В холле нам с Альбертом и прислугой преградила путь большая коляска. Однако мы кое-как выбрались, сняли пальто, а затем профурсетка открыла какую-то дверь и втолкнула нас, без объявления наших имен, в ужасную гостиную Козенсов. Все это – под аккомпанемент визгливого лая четырех бордер-терьеров.