Любовь в холодном климате
Шрифт:
Леди Монтдор указала на меня.
– А это наша кузина и ваша дальняя родственница, Седрик, – Фанни Уинчем.
Он взял мою руку и долго смотрел мне в лицо, приговаривая: «Я очарован знакомством с вами», – будто и впрямь был очарован. Потом опять повернулся к Монтдорам и сказал:
– Я так счастлив находиться здесь.
– Мой дорогой мальчик, а мы так счастливы принимать вас. Вам следовало бы давно приехать… Мы понятия не имели… мы, видите ли, думали, что вы все время живете в Новой Шотландии.
Седрик уставился на большой французский стол с географической картой.
– Работа Ризенера [62] , – произнес он. – Очень странно, леди Монтдор, и вы едва ли в это поверите, но там, где я живу во Франции, есть точно такой
– Что такое Шевр?
– Шевр-Фонтен, место, где я живу, в департаменте Сена и Уаза.
– Но это должен быть дом изрядных размеров, – сказала леди Монтдор, – раз в нем есть такой стол.
62
Жан-Анри Ризенер (1734–1806) – один из самых известных французских мебельщиков и бронзовщиков французского неоклассицизма второй половины XVIII в.
– Немного больше центрального корпуса в Версале, и воды там тоже гораздо больше. В Версале осталось только семьсот bouches [63] (как будет bouches по-английски? струи?). В Шевре их у нас тысяча пятьсот, и они все время работают.
Объявили, что обед подан. Пока мы двигались к столовой, Седрик останавливался, чтобы осмотреть различные предметы, любовно до них дотрагивался и бормотал:
– Вайсвайлер… Буль… Каффиери… Жакоб [64] . Как вам удалось заполучить эти шедевры, лорд Монтдор? Такие замечательные произведения!
63
Гидрантов (фр.).
64
Адам Вайсвайлер (1746–1820) – французский мастер-мебельщик.
Андре-Шарль Буль (1642–1732) – художник, резчик по дереву, позолотчик, крупнейший мастер-мебельщик своей эпохи.
Жан-Жак Каффиери (1725–1792) – французский скульптор.
Жакоб – семья французских мастеров художественной мебели XVII–XVIII вв.
– Мой прадед (а ваш прапрадед), который сам был наполовину французом, собирал их всю свою жизнь. Часть он купил в ходе распродаж королевской мебели после Революции, а часть пришла к нему через Монтдоров – семью его матери.
– И буазери! [65] – воскликнул Седрик. – Первоклассный Людовик Пятнадцатый. В Шевре нет ничего подобного. Они так прекрасны, что похожи на ювелирные украшения.
Мы находились в малой столовой.
– Их он тоже привез из Франции и выстроил дом вокруг них. – Лорд Монтдор явно наслаждался энтузиазмом Седрика, он сам любил французскую мебель, но редко находил в Англии кого-то, кто бы разделял его вкус.
65
Буазери – деревянные резные панели, используемые для отделки интерьеров.
– Фарфор с монограммой Марии-Антуанетты восхитителен. В Шевре у нас есть мейсенский [66] сервиз, который она привезла с собой из Вены. У нас в Шевре много реликвий бедняжки Марии-Антуанетты.
– А кто там живет? – спросила леди Монтдор.
– Я, – ответил Седрик беззаботно, – когда хочу побыть в деревне. В Париже у меня прекрасная квартира, представление Героя о рае. – Говоря о себе, Седрик часто употреблял слово «герой», которое произносил со своеобразным нажимом. Леди Монтдор с энтузиазмом отнеслась к этому слову, но произносила его совершенно иначе, иронически. – Бельэтаж отеля «Помпон», понимаете? Чистейший Людовик Четырнадцатый. Крохотная, знаете ли, но там есть все, что нужно человеку, иными словами, спальня и спальный зал. Вы должны приехать ко мне погостить, дорогая леди Монтдор, вы будете жить в моей спальне, в которой комфортно, а я в спальном зале. Обещайте мне, что приедете.
66
Мейсен –
марка немецкого фарфора, названная в честь саксонского города Майсена, где впервые в Европе стали производить фарфор.– Мы посмотрим. Лично я никогда особенно не любила Францию, люди там такие легкомысленные, я предпочитаю немцев.
– Немцев! – горячо воскликнул Седрик, склоняясь над столом и взирая на нее сквозь очки. – Легкомыслие немцев ужаснет любого человека. У меня есть в Париже друг-немец, и более легкомысленного существа, леди Монтдор, не существует. Это легкомыслие причинило мне много душевной боли, должен вам сказать.
– Надеюсь, теперь вы заведете несколько подходящих английских друзей, Седрик.
– Да, да, к этому я и стремлюсь. Но, пожалуйста, не могли бы вы стать моим главным английским другом, дражайшая леди Монтдор?
– Думаю, вам следует называть нас тетя Соня и дядя Монтдор.
– В самом деле? Как вы очаровательны по отношению ко мне, как я счастлив здесь находиться! Вы, тетя Соня, словно расточаете вокруг себя счастье.
– Да, это так. Я живу для других, вероятно в этом причина. Горько то, что люди не всегда это ценят, они сами так эгоистичны.
– О да, эгоистичны, не правда ли? Я тоже всю жизнь становлюсь жертвой человеческого эгоизма. Этот немецкий друг, о котором я только что упоминал, – его эгоизм превышает всякое разумение! Как Герой от этого страдает!
– Ведь этот ваш друг – мужчина? – Леди Монтдор, казалось, была рада этому.
– Парень по имени Клюгг. Надеюсь совершенно забыть о нем, пока я здесь. Послушайте, леди Монтдор… дражайшая тетя Соня… после обеда я хочу, чтобы вы оказали мне великую, великую милость. Не наденете ли вы свои драгоценности, чтобы я мог видеть, как вы в них сияете? Я так страстно этого желаю!
– Право же, мой дорогой мальчик, они внизу, в комнате-сейфе. Их не чистили, наверное, уже целую вечность.
– О, не говорите «нет», не качайте головой! С той самой минуты, как вас увидел, я не думаю ни о чем другом, вы должны выглядеть в них поистине блистательно! Миссис Уинчем (вы ведь миссис, я надеюсь, да, да, сразу видно, что вы не старая дева), когда вы в последний раз видели тетю Соню, увешанную драгоценностями?
– Это было на балу в честь… – Я неловко запнулась, чуть не произнеся имени, которого теперь не полагалось упоминать. Но Седрик спас меня от конфуза, воскликнув:
– Бал! Тетя Соня, как бы я хотел увидеть вас на балу, я так отчетливо могу представить вас на всех важных английских торжествах! Коронации, лорды, балы, Аскот, Хенли [67] . Что такое Хенли? Не важно… И главное, я вижу вас в Индии, верхом на слоне, подобно богине. Как они, должно быть, благоговели там перед вами!
67
Хенли-он-Темс – город в юго-восточной Англии, где проходит Королевская регата – состязание парусных судов.
– Что ж, так оно и было, – сияя, ответила леди Монтдор. – Нас действительно боготворили, это было весьма трогательно. И, конечно, мы этого заслуживали, мы очень много для них старались, пожалуй, могу сказать, что мы сделали Индию известной. Знаете, едва ли кто-то из наших английских друзей когда-нибудь слышал об Индии, пока мы туда не отправились.
– Несомненно. Какую чудесную и захватывающую жизнь вы вели, тетя Соня. Вы писали дневник, когда были на Востоке? О, пожалуйста, скажите «да», мне так хочется его прочесть!
Это был очень удачный выстрел. Они действительно заполнили огромный фолиант. Его сафьяновый, украшенный графской короной переплет возвещал: «Страницы из нашего Индийского дневника. М. и С. М.».
– На самом деле это что-то вроде альбома с газетными вырезками, отчет о наших путешествиях во внутренние районы страны, фотографии, зарисовки Сони и нашего зятя… то есть нашего тогдашнего зятя, благодарственные письма от раджей…
– И индийская поэзия, переведенная Монтдором: «Молитва вдовы перед сожжением», «Смерть старого погонщика слонов» и так далее – очень трогательно, доводит до слез.