Любовь в холодном климате

Это было совсем не похоже на леди Монтдор, которая обычно обожала смущать людей. Было известно, что это одно из ее любимых развлечений. Несомненно, Седрику предстояло стать ее новой игрушкой, и я неизменно чувствовала, подобно тому, как Норма чувствовала нечто в отношении миссис Хизери, что до тех пор, пока не наступит полный крах, никакие усилия его ублажить и никакие старания очаровать не будут для леди Монтдор избыточными.

Седрик теперь занимал и мои мысли. Складывалась интересная ситуация, и мне не терпелось узнать, как ее воспримет молодой человек с Запада, неожиданно столкнувшись с аристократической Англией в период полного декаданса, с хрестоматийным английским дворянином, его благородством облика и манер, громадными роскошными домами, грозными слугами, со всей атмосферой бездонного богатства. Я помнила, каким преувеличенным все это казалось мне в детстве, и полагала, что он увидит это примерно теми же глазами и найдет в той же степени подавляющим.

Впрочем, я допускала, что он может почувствовать себя и непринужденно с леди Монтдор, особенно потому, что она испытывала сильное желание ему угодить. Было в ней что-то стихийное и почти детское, что могло гармонировать с заокеанским мироощущением. Это представлялось единственной надеждой. В противном же случае и если он хоть немного застенчив, рассуждала я, молодой человек будет попросту оглушен. Мне постоянно приходили в голову слова, смутно связанные с Канадой: «лесозаготовки», «хижина», словосочетание «застолбить участок» (я знала, что дядя Мэттью в свои молодые, лихие и азартные годы как-то раз столбил участок в Онтарио вместе с Гарри Оуксом). Теперь я жалела, что не могу присутствовать в Хэмптоне, когда этот лесозаготовитель приедет застолбить свои права на хижину Монтдоров. Не успев сформироваться, это желание было вознаграждено, потому что позвонила леди Монтдор и спросила, не могу ли я приехать к ним на ночь. Она считала, что будет проще, если по прибытии Седрика в доме окажется еще кто-то из молодежи.

Это была чудесная награда, как я надлежащим образом заметила Альфреду, за мою фрейлинскую службу.

– Если ты все это время лезла из кожи вон в расчете на награду, – сказал Альфред, – то не имею ничего против. Я возражал, потому что думал, что ты плывешь в кильватере этой старухи просто из ленивого добродушия и без какого-либо определенного мотива, и считал это унизительным. Но конечно, если ты работаешь за вознаграждение, это совершенно другое дело, – прибавил он с неодобрительным видом. – Если вознаграждение кажется тебе стоящим затраченного труда.

Оно мне таким казалось.

Монтдоры прислали за мной в Оксфорд машину. Когда я прибыла в Хэмптон, меня отвели прямиком наверх, в мою комнату, где я приняла ванну и, в соответствии с инструкциями, принесенными мне горничной леди Монтдор, переоделась в дневное платье. Со времен замужества я не провела в Хэмптоне ни одной ночи. Зная, что Альфред не захочет ехать, я всегда отказывалась от приглашений леди Монтдор, но моя тамошняя спальня по-прежнему была мне хорошо знакома. Я наизусть знала каждый ее дюйм. Ничто в ней никогда не менялось. Даже книги в книгодержателях были все теми же, которые я знала и читала уже двенадцать лет, то есть более половины моей жизни: романы Роберта Хиченса и У. Дж. Локка, «Наполеон, последняя фаза» лорда Розбери, «Дом радости» Эдит Уортон, «Две благородные жизни» Хэйра, «Дракула» и книга по воспитанию собак. Перед ними на высоком комоде красного дерева стоял японский бронзовый чайник с вычеканенными водяными лилиями. На стенах, помимо двух картин старых мастеров, характерных для деревенского дома и так презираемых Дэви, висели репродукция картины Морланда «Разъездные торговцы, собирающиеся на рынок», акварель, запечатлевшая Старого лорда в килте, и картина маслом с изображением Толедо, написанная то ли Малышом, то ли леди Монтдор. Стили у них были неразличимы. Картина была написана в их ранней манере и висела там, вероятно, лет двадцать. Эта комната в моем представлении обладала качеством утробы, отчасти потому что была такой красной, теплой, бархатистой и замкнутой, а отчасти из-за ужаса, который всегда одолевал меня прежде при мысли о необходимости покинуть ее и отважиться спуститься вниз. Этим вечером, одеваясь, я думала, как прекрасно быть взрослой замужней женщиной и больше не бояться людей. Быть может, я немного боялась лорда Мерлина и ректора колледжа Уодхэм, но эти страхи не были паническими, беспорядочными социальными страхами, их скорее можно было классифицировать как здоровое благоговение, вызываемое талантливыми старейшинами.

Когда я была готова, то спустилась в Длинную галерею, где лорд и леди Монтдор сидели на своих обычных местах по обеим сторонам камина, но отнюдь не в обычном состоянии духа. Оба они, в особенности леди Монтдор, пребывали в нервном возбуждении, и, когда я вошла в комнату, испуганно вскинули головы, а затем вновь расслабились, поняв, что это всего лишь я. Я подумала, что, с точки зрения чужеземца, обитателя лесной глуши с американского континента, они, должно быть, выглядели весьма убедительно. Лорд Монтдор в простой зеленой бархатной домашней куртке смотрелся великолепно со своими седыми волосами и словно высеченным из камня неподвижным лицом, тогда как неряшливая безвкусица леди Монтдор была показателем того, что она слишком величественна, чтобы беспокоиться об одежде, и это тоже, конечно, производило впечатление. На ней был набивной черно-белый крепдешин, а единственными драгоценностями являлись огромные кольца с расположенными в ряд камнями, сверкавшими на ее сильных старческих пальцах. Сидела она, как всегда, довольно широко расставив колени, твердо поставив наземь ступни в больших, украшенных пряжками туфлях и сложив на коленях руки.

– Мы разожгли этот маленький огонь, – сказала она, – подумав, что наш гость может озябнуть после путешествия. – Для нее было необычным ссылаться на какие-либо манипуляции в своем доме, потому что людям полагалось любить все, что там делалось, или просто мириться с этим. – Как ты думаешь, мы услышим шум мотора, когда подъедет машина? Обычно мы слышим, если ветер с запада.

– Думаю, я услышу, – бестактно заявила я. – Я все слышу.

– О, мы и сами не глухи как пень. Покажи Фанни, что ты приготовил для Седрика, Монтдор.

Он протянул мне маленькую книжку в сафьяновом переплете – стихи Томаса Грея.

– Если посмотрите на форзац, – сказал он, – то увидите, что она была подарена моему деду покойным лордом Палмерстоном в тот день, когда родился отец Седрика. Они, очевидно, обедали вместе. Мы думаем, он будет доволен.

Я тоже надеялась, что гостю это понравится. Мне вдруг стало очень жалко этих двух стариков и ужасно захотелось, чтобы визит Седрика прошел успешно и взбодрил их.

– Канадцы, – продолжал лорд Монтдор, – должны знать все о поэте Грее, потому что генерал Вольф, при взятии Квебека [60] …

60

Генерал Джеймс Вольф, британский военный деятель и участник Семилетней войны, был убит при взятии французского порта Квебека в Канаде.

Из красной гостиной послышались шаги, так что мы все-таки не услышали шума мотора. Лорд и леди Монтдор поднялись и встали рядом возле камина, а дворецкий тем временем открыл дверь и объявил:

– Мистер Седрик Хэмптон.

Отблеск синего и золотого пересек паркет, и на меховом ковре перед Монтдорами опустился на одно колено человек-стрекоза, протянув каждому из них длинную белую руку. Это был высокий худой молодой человек, гибкий, как девушка, одетый в довольно яркий синий костюм. Его волосы были цвета золота, а сходство с насекомым объяснялось тем, что верхнюю часть его лица закрывали защитные очки в золотой оправе толщиной в дюйм.

Он сиял улыбкой неземного совершенства. Раскованный и счастливый, он стоял коленопреклоненный, даруя эту улыбку каждому из Монтдоров по очереди.

– Ничего не говорите хотя бы секунду, – произнес он. – Позвольте мне просто еще на вас посмотреть. Чудесные, чудесные люди!

Я сразу заметила, что леди Монтдор в высшей степени довольна. Она широко улыбалась от удовольствия. Лорд Монтдор бросил на нее торопливый взгляд, чтобы понять, как она это воспринимает, и, увидев сигнал в виде лучезарной улыбки, улыбнулся сам.

– Добро пожаловать в Хэмптон, – проворковала она.

– Красота, – продолжал Седрик, – с плавной гибкостью поднимаясь на ноги. – Могу только сказать, что пьян ею. Англия прекраснее, чем я себе представлял (мне почему-то никогда не попадалось хороших описаний Англии). Этот дом такой романтичный, такое вместилище сокровищ, а главное, вы – двое самых прекрасных людей, каких я когда-либо встречал!

Он говорил с довольно забавным акцентом, не французским, не канадским, а характерным для него самого, в котором каждый слог получал несколько больший нажим, чем делает обычный англичанин. А еще он говорил как бы сквозь улыбку, которая то немного угасала, то вновь вспыхивала, но никогда полностью не покидала его лица.

– Не могли бы вы снять очки? – попросила леди Монтдор. – Я бы хотела увидеть ваши глаза.

– Позже, дорогая леди Монтдор, позже. Когда моя отвратительная, парализующая застенчивость (это моя болезнь) истощится. Видите ли, они придают мне уверенности, когда я чудовищно нервозен, точь-в-точь как это делала бы маска. В маске можно без страха встретить все – я бы желал, чтобы моя жизнь была нескончаемым bal masque [61] , леди Монтдор, вы со мной не согласны? Я жажду узнать, кем был Человек в Железной маске, а вы, лорд Монтдор? Помните, как Людовик Восемнадцатый впервые увидел герцогиню Ангулемскую после Реставрации? Прежде чем сказать что-либо еще, вам известное, например, «Разве все это было не ужасно?» или что-нибудь в этом роде, он спросил, рассказывал ли ей когда-нибудь бедный Людовик Шестнадцатый, кто был Человек в Железной маске. Я обожаю за это Людовика Восемнадцатого – это так роднит его с Героем.

61

Бал-маскарад (фр.).