Люди и нелюди

— Ау! Гу! Гу! — заставляя соплеменников подчиняться, вожак Хых стал колотить самых упрямых палкой, заставляя сняться с места. Стадо подчинилось — все понимали, что надо как можно скорее покинуть это место. Ибо нельзя жить там, где умер кто-то из своих.

Окончательно остановились только через два дня, когда неожиданно вышли к широкой реке, перебраться через которую было невозможно. Зато на ее берегах гнездилось много птиц. Некоторых сумели подбить палками или камнями, а дети нашли у берега много мелкой живности. Все решили, что тут и будут жить. Тут было лучше.

Женщины, только переведя дух, начали строить гнездо на окраине росшей неподалеку рощицы — наломали длинных веток и соединили их верхними концами друг с другом, нижние подперев по кругу камнями и обломками древесных стволов, найденных в округе, чтобы вся конструкция не разваливалась. От ветра и дождя она защищала слабо, как и от ночного холода, но зато там можно было укрыться от Злого Глаза в небе. Там, по традиции, прятались беременные женщины и матери с самыми маленькими детьми. Остальные забивались к ним только в те редкие времена, когда Злой Глаз начинал моргать… Тогда свет вспыхивал так ярко, что смотрящий на него лишался зрения навсегда. В обычное же время взрослые, кому не хватило места в гнезде, располагались поблизости, устраивая себе лежки под кустами.

Так началась жизнь на новом месте.

Глава 6

И с тех пор прошло некоторое время. Сколько — Буш не знал. Нога у него давно уже зажила — на коже остался только длинный прямой шрам. Волосы в этом месте росли редко и были намного светлее, чем на остальном теле. В обращении к нему у соплеменников появилось новое «слово» и это было обозначение метки.

Вторая метка оставалась на правом плече. Там она была не в виде полосы, а в виде нескольких тонких белых прожилок, исходивших от одного центра, где наросла жесткая нашлепка, словно мозоль. Внутри, под нею, в мясе застряло что-то вроде осколка зуба или мелкого камешка. Оно долгое время причиняло боль, и Буш не мог двинуть правой рукой. Она висела плетью, он почти не спал, поскольку каждая попытка шевельнуться отдавалась острой пронизывающей болью. Вдобавок, рана гноилась. Из дыры, оставленной то ли зубом, то ли камешком, которым его ужалили странные кусачие летуны — странные потому, что их не было видно, только слышно, и они появились только с теми двуногами, — сочились гной, кровь и какая-то слизь. Воняло ужасно.

Неизвестно, что было бы с Бушем, если б не Уалла. Она осталась с ним. Хотя обычно самки недолго задерживаются с самцами и бросают их через несколько дней. Но Уалла оказалась не такой. Она ухаживала за раненым Бушем, как за младенцем — палочкой или свернутыми в трубочку листьями удаляла гной, языком слизывая остальное. Обкладывала его пахучими листьями. Что-то давала жевать — раз рана внутри, то и пахучие листья тоже должны как-то попасть внутрь! — что-то прижимала к ранам. Отгоняла привлеченных вонью падальщиков и собственных сородичей. А когда стадо кочевало, помогала Бушу идти, подставив плечо.

Было время, когда Бушу было совсем худо. Он мало, что об этом помнил — лежал в жару и беспамятстве, лишь иногда открывая глаза. Память смутно сохранила воспоминание о том, как соплеменники сгрудились поодаль, а над ним припала к земле Уалла, рыча и вскрикивая с отчаянием и злобой. Это было время, когда вожак Хых чуть было не приказал выбросить всех раненых и заболевших, ибо еды и места в гнезде не хватало. Двоих выпихнули наружу, Мым сумел задержаться у самого порога, Буша отстояла Уалла.

Обычно стадо заботилось о своих больных и раненых сородичах, но только до тех пор, пока было вдоволь еды и не было врагов. Они смутно понимали, что выжить можно только вместе и нельзя бросать никого на произвол судьбы. Но с безнадежными больными или совсем дряхлыми стариками и старухами, которые не могли уже сами идти во время кочевок поступали сурово — если отстал и упал, дальше спасайся сам. Мертвых не хоронили. Своего младенца Фи просто бросила в загаженном гнезде, хотя и закидала ветками. Обглоданные останки Мыма оставили на земле — почему-то, когда все закончилось, никто не осмелился подойти к тому, что от него осталось.

На новом месте жизнь наладилась. У реки оказалось вдоволь пищи — в зарослях вдоль берега можно было подкараулить некоторых летунов, на мелководье набрать разнообразных слизней и червей, а также изловить плывунов. Кроме того, на водопой часто приходили животные, и их можно было подкараулить.

Пищи было вдоволь. Голод отступил. Правда, из двух младенцев один, тот, что помладше, все равно умер. Зато второй, у которого уже вылезли четыре зуба, окреп и сейчас, время спустя, уже начал ходить. Самки, пользуясь тем, что стало сытнее и спокойнее жить, начали чаще зазывать к себе самцов. Несколько раз между ними вспыхивали драки — кому достанется соблазнительница. Чаще всего победителями выходили Мрачный, который со дня убийства Мыма стал странно агрессивным, и сам вожак Хых.

Буш не принимал участия в этих драках. Первое время он был все еще слаб и не мог как следует размахнуться и ударить правой рукой. А потом — у него была Уалла. Они были парой — одной из немногих постоянных пар в стаде, где чаще всего самка оставалась с самцом только до тех пор, пока либо что-нибудь не случалось с самцом, либо пока не находился кто-то сильнее и агрессивнее его. Самки обычно безропотно подчинялись закону природы — во время течки они зазывали к себе самцов, но окончательный выбор принадлежал не им. Уалла была одной из немногих, кто сама решала, с кем ей быть. Изо всех ее партнеров Буш был единственным, с кем она оставалась так долго.

Достаточно долго для того, чтобы ее живот снова начал округляться, а груди налились и увеличились в размерах.

Уалла готовилась стать матерью, и все знали, что Буш был отцом ее ребенка. Понимал это и сам Буш, но понимал смутно, поскольку новое чувство отцовства еще не проснулось в нем. Пока он чувствовал лишь благодарность к Уалле за то, что заботилась о нем, когда он был болен. За то, что приносила ему еду, когда он сам не мог ее добыть. За то, что прижималась к нему всем телом, согревая. И за то, что позволяла прикасаться к ее телу и даже сама время от времени брала его ладонь и клала себе на живот и груди. Самки, вынашивающие детенышей, обычно к концу срока становились неуклюжими, слабыми, мало двигались. Да и первое время после рождения малышей тоже все больше отсиживались в гнезде, лишь через некоторое время, когда младенец подрастал и начинал ползать, уходили вместе со всеми собирать корешки и плоды, а также ловить мелкую живность. Большинство самок постоянно были либо беременны, либо выкармливали очередного малыша. Даже если детеныш умирал — а это случалось в одном случае из трех — мать недолго переживала. Она либо отдавала свое молоко другим голодным малышам, как делала в свое время Фи, либо вскоре утешалась, готовясь родить следующего. Фи вот тоже уже начинала как-то странно поглаживать себя по животу, который пока еще был меньше живота Уаллы, но обещал вскоре его догнать в размерах.

Сейчас Уалла спала, свернувшись калачиком, на подстилке из тростника, который они с Бушем наломали накануне. Такие вот лежки приходилось менять довольно часто, стоило подстилке пропитаться вонью их тел и грязью. Крышей над головой служило развесистое корявое дерево, под корнями которого они выкопали себе неглубокую яму, но не отбросили землю, а оставили там же, образовав небольшие бортики. Охапки тростника выкидывались подальше от стойбища, а на их место приносились новые. Чаще всего их бросали в воду — река уносила грязь куда-то вдаль, и поблизости от стойбища все было чисто и ничем не пахло. Запах мог выдать стадо хищникам. Тогда пришлось бы сниматься с места и уходить, а бросать реку и пищу, которую она давала, никому не хотелось. Плывунов было так много, что их вскоре наловчились ловить даже подросшие ребятишки, и когда охотники уходили на поиски добычи на день или два, самки и детеныши не голодали.

Наклонившись к спящей Уалле, Буш тихо втянул носом ее запах, родной и близкий. Почувствовав его присутствие, Уалла засопела, потянулась к нему, но Буш отпрянул. Он не для того выбрался из лежки в неурочное время, чтоб тут же нырнуть обратно. Вместо этого он придвинул поближе к ней несколько кореньев тростника, накопанных вчера, когда они меняли подстилку. Корни были мясистые, сочные, но уже начали горчить. Ничего. Чтобы утолить спросонья первый голод, Уалле этого хватит. А там он вернется и принесет чего-нибудь.