Люди на болоте. Дыхание грозы

Глушак мысленно был на стороне Прокопа, но сдержался, не вступился за

него: бросишь слово против этой рябой заразы - только беды лишней

накличешь! А еще неизвестно, что будет с самим и как самому отбиваться

придется.

"Ну и зараза! Вот же зараза, скажи ты!
– подумал о Миканоре.
– И такой

нахальный! О Маслаке даже и не думает, будто тот ничего не значит. Неужто

и опаска не берет, что он может объявиться?" Глушак при этой мысли

почувствовал себя слабым, беспомощным...

– Я в вас не вцепился, - не отпускал Прокопа Миканор, - а только я не

люблю неправды! Не люблю, когда обманывают да еще других потом винят!

– А он и не винит никого - ни черта, ни бога!
– вступилась за него

Сорока.

– Не виню...

– Так не говорите, что неправильно померяли. Вы полторы десятины не

вписали!

– А что ему - самому вписать надо было?
– отозвался Ларивон, и Глушак

кивнул в знак согласия.

Тут в спор ввязался Хоня, уколол:

– Попросить надо было кого-нибудь - кто грамотный!

Миканор поискал взглядом по хате.

– Вот тут еще один забыл померить свою землю.
– При этих словах Глушак

почувствовал: о нем сейчас говорить будет.
– Не домерил без четырех

саженей три десятины!

– Кто это?
– выскочил Андрей Рудой.

– Это - Глушак Халимон.

Лицо, плечи, руки Глушака налились чем-то тяжелым, как горячая глина,

но он переборол злобу, сказал спокойно:

– Ну, так спасибо, что перемерил.

– Не за что, - уколол Миканор.

– Старался же, ходил всюду. Сам я, может, век не собрался бы померить!

– Вы и семью посчитать не собрались, лишнего вписали.

– И за это спасибо. Помог и тут.

Глушак подобрал полу кожуха и снова нагнал на лицо сонливое выражение:

трудно было понять, то ли слушает человек, то ли дремлет. Но внутри у него

все кипело. "Перемерил! Подсчитал! Некому перемерить тебя по спине дубиной!

Да посчитать твои ребра, пес шелудивый!"

От злости он не мог даже слушать Миканора, но и не слушать было нельзя.

Самое важное, если рассуждать трезво, было еще впереди, - сколько ж

постановят отрезать земли?

То, что этот рябой ткнул его лицом в грязь, еще полбеды:

стыд - не дым, грязь можно и стереть с лица. Настанет наконец такой

момент, что и самого приблуду этого ткнуть в грязь можно будет, да так,

что он не утрется и не отмоется!

А земля - это земля, не дым, не стыд. Когда режут ее, все равно что

режут сердце...

– Так вот, чтобы не было такого, - бередили Глушака Миканоровы слова, -

такого, что у одного поле на версту, а у другого - как баба сядет, так

юбкой все и закроет, надо кое-кому прибавить земли. А кое от кого, не

секрет, конечно, отрезать. Чтобы не было у одного густо, а у другого -

пусто.

Эти слова Миканора вызвали в хате удовлетворенный гомон.

"Рады чужого добра урвать, босота гулящая!"

Где только научился хитрости Даметиков приблуда: начал разговор о

переделе не с того, у кого нужно отрезать землю, а с того, кому и сколько

добавить надо. Как бы привлекал на свою сторону людей, заманивал. И это

ему, видимо, удалось: хоть и настороженно, не вылезая вперед, люди слушали

его одобрительно, Глушак невольно отметил, что больше полдесяткны

"прирезали" Зайчику, почти столько же Василю Дятлику. У этого сопляка,

когда услышал, сколько прибавят, аж глаза загорелись. Словно брал уже

землю, смотрел, ке мало ли, хорошая ли! "Вот ненасытная утроба".

"И Зайчик - хоть бы слово! Поманили обещанным - он и готов, перебежал!"

Но мысли эти почти бесследно исчезли перед тем большим и страшным, что

неумолимо приближалось: сколько же отрежут?

– Эту землю нам никто с неба не скинет!
– проговорил Миканор.
– Ни бог,

ни царь и не герой, как говорится в нашей песне "Интернационал". Царя

давно уже нет, не секрет, и кости его сгнили. Как уже доказано, бога и не

было никогда. А герой теперь - это народ. Народ и устанавливает теперь

порядок. Народ и землю делит так, чтоб было по справедливости... Вот и мы

должны обрезать землю у тех, у кого есть лишки!

Глушак аж зубами заскрипел при этих словах. "У кого есть лишки!" Еле

удержался, чтобы не закричать: чувствовал, знал, что все равно никто не

поддержит. "Лишки"! Чтоб тебе за эти лишки весь век на том свете гореть!"

– Так вот, у каких людей мы должны забрать лишки?
– Голос Миканора

будто тверже стал. Решительно, непоколебимо объявил: - У Глушака Халимона

пять десятин!..

– Ого, распорядился!
– первым откликнулся Евхим, стоявший где-то в

сенях.

Старого Глушака душил гнев. С трудом преодолел удушье, разъяренно

выдавил:

– Ты д-давал мне их, эт-ти п-пять десятин?! Что распоряжаешься? !.

– Это - решение комиссии.

– Комиссия твоя дала нам эту землю?
– крикнул Евхим.

– Советская власть дала!
– заявил Зубрич.

Глушак, взбешенный, хотел выругаться, но вовремя сдержался. Евхим

протиснулся на середину хаты, готов был, казалось, ринуться к столу, в бой.

– Советская власть дала, - заговорил, закричал он, - так она дала ее,

эту землю, не затем, чтоб вы ее отбирали!

– А мы и не отбираем! Мы обрезаем лишки!

– А ты спрашивал у меня, лишняя эта земля или нет?
– дрожа, просипел

старик.

– Мы и так знаем!

– Как же ты это узнал?

– Из советского закона.

– Очень ты знаешь эти законы, грамотей!
– стоял, брызгал слюной старик.