Люди сороковых годов

Вихров, напуганный своим чтением Фатеевой, немножко уже побаивался читать в провинциальном обществе.

– Надоела она мне самому-то очень, когда вспомню я, сколько я за нее страдал...
– проговорил он.

– Ах, боже мой, мы ведь ваши друзья, а потому, я думаю, будем слушать с участием, - проговорила Юлия.

– Что же, и ваши братья желают слушать?
– спросил ее Вихров.

– Да, они очень желают, - отвечала она, немного покраснев: в сущности, ей одной только очень этого хотелось.

– Хорошо!
– согласился, наконец, Вихров.

Иларион Захаревский, впрочем, с удовольствием обещался приехать на чтение; Виссарион тоже пожелал послушать и на этот вечер нарочно даже остался дома. Здесь я считаю не лишним извиниться перед читателями, что по три и по четыре раза описываю театры и чтения, производимые моим героем. Но что делать?.. Очень уж в этом сущность его выражалась: как только жизнь хоть немного открывала ему клапан в эту сторону, так он и кидался туда.

Чтение предположено было произвести в кабинете Виссариона, и он был так предусмотрителен, что приготовил для автора воды, сахару и лимон. Вихров начал чтение. Слушатели сначала внимали ему молча и склонив головы, и только Юлия по временам вспыхивала и как бы вздрагивала немного. В том месте, где муж героини едет в деревню к своей любовнице, и даже описывается самое свидание это, - Виссарион посмотрел на сестру, а потом - на брата; та немножко сконфузилась при этом, а по лицу прокурора трудно было догадаться, что он думал. Когда Вихров немного приостановился, чтобы отдохнуть и выпить воды, Виссарион сейчас же подошел и спросил его на ухо:

– А что, у вас много еще таких вольных мест будет?

– Будет еще, - отвечал Вихров, думая, что тому нравятся такие места.

– А в которых главах?
– продолжал спрашивать Виссарион.

– В пятой и седьмой.
– отвечал Вихров, припоминая.

Инженер сейчас же вслед за тем вышел из комнаты и велел к себе вызвать сестру.

– На пятой и седьмой главе изволь выйти, там черт знает, он сам говорит, какие еще вольности пойдут, - сказал он ей.

– Какие вольности?
– спросила та, как бы не понимая.

– Такие, какие девушке слушать неприлично.

Юлия насмешливо улыбнулась.

– Ах, глупости какие, разве я не читаю других романов и повестей, - ни за что не выйду!
– сказала она и возвратилась в кабинет.

– Ну, дура, значит, - проговорил Виссарион ей вслед и потом с недовольным лицом возвратился в кабинет.

Там тоже происходил по поводу повести разговор между Вихровым и прокурором.

– Это не мудрено, что вас за эту вещь сослали, - говорил сей последний.

– А что же?
– спросил Вихров.

– То, что тут все подламывается: и семейство и права все, - говорил прокурор.

– Не слушайте, пожалуйста, Вихров, никого из них и читайте далее; они оба в литературе ничего не смыслят, - перебила его Юлия.

– Ты-то больше смыслишь, - возразил ей инженер, уже от досады сидя не на стуле, а у себя на столе, и болтая сильно ногами.

– Конечно, уж больше твоего!
– произнесла Юлия.

Вихров начал снова свое чтение. С наступлением пятой главы инженер снова взглянул на сестру и даже делал ей знак головой, но она как будто бы даже и не замечала этого. В седьмой главе инженер сам, по крайней мере, вышел из комнаты и все время ее чтения ходил по зале, желая перед сестрой показать, что он даже не в состоянии был слушать того, что тут читалось. Прокурор же слушал довольно равнодушно. Ему только было скучно. Он вовсе не привык так помногу выслушивать чтения повестей.

Вихров, наконец, заметил все это и остановил чтение свое. Он нарочно потом несколько времени молчал и ждал мнения своих слушателей.

– Какая чудная вещь! Превосходная!
– проговорила, наконец, Юлия.

Прокурор при этом только усмехнулся.

– А вам она не понравилась?
– обратился к нему Вихров.

– Не то, что не понравилась, - отвечал Захаревский, пожимая плечами, но она произвела на меня тяжелое, нервное и неприятное впечатление.

– Что же, тебе какое надобно впечатление?

– перебила его сестра.
– Если уж ты так хлопочешь о спокойствии, так не читай, а пей вот лучше эту воду с сахаром.

– Но я другое же читаю, и на меня не производит такого неприятного впечатления.

– На тебя все решительно производит бог знает какое впечатление, говорила Юлия, - ты и "Бедных людей" Достоевского не мог дочитать и говорил, что скучно.

– Конечно, скучно, - подтвердил правовед.

– Ну да, для тебя, пожалуй, и Акакий Акакиевич Гоголя покажется скучным; в жизни ты ему посочувствуешь, а в книге он тебе покажется скучен.

– Нет, мне многое кажется не скучным, - возразил прокурор, как бы обдумывая каждое свое слово.
– Вот я недавно читал одну вещь, которую мне товарищи прислали и которая, конечно, никогда не печатается; это "Сцены в уголовной палате" Аксакова [101] , - это точно что вещь, которая заставит задуматься каждого.

– Это потому, что ты сам сидел в этой уголовной палате, - возразила ему опять Юлия, - а жизни и души человеческой ты не знаешь, женщин - тоже.

Вихров очень хорошо видел, что прокурор никак не мог добраться до смысла его повести, а потому решился несколько помочь ему.

– Вы, как вот видно из ваших последних слов, признаете важность повести, рассказов и сцен, написанных о общественным значением, с задней мыслью, как нынче осторожно выражаются критики.

– Признаю, - отвечал прокурор.

– Так это же значение имеет и моя повесть; она написана в защиту нрав женщины; другая моя повесть написана против крепостного права.

– Но каким же образом вы обстоите права женщин, если напишете несколько возмутительных сцен.

– А как же "Сцены в уголовной палате" могут действовать на наше законодательство?

– Да тут прочтут и поймут сразу, что там за нелепость происходит.

– И меня прочтут и поймут, что тут ужасные вещи происходят.

– Ну, а потом - что же? Для уголовных дел можно издать новые законоположения.

– А потом - то, что улучшатся нравы: общество доведется до сознания разных его скверностей, с которыми оно прежде спокойно уживалось.

Прокурор все-таки остался еще не совсем убежден; его по преимуществу возмущало то, что повесть производила на него неприятное впечатление.

– Я вот читаю Гоголя, но он не производит на меня такого неприятного впечатления, а между тем до какой степени он осмеивает наши нравы.

– Очень просто, потому что там вы читаете комедию. Писатель двоякое впечатление производит на публику - или комическое, или трагическое. В первом случае его цель, чтобы публика хохотала до упаду, а во втором, чтобы плакала навзрыд. Еще в древних риториках сказано, что трагедия должна возбуждать в зрителях чувство ужаса и сострадания.

– И трагическое впечатление гораздо возвышеннее, чем комическое, подхватила Юлия.

Прокурор на это пожал только плечами. Он все-таки еще вполне не убедился.

Что касается до инженера, то он молчал и как бы собирался с силами, чтобы грознее разразиться над произведением моего героя.

– Вы говорите, - начал он наконец, обращаясь к Вихрову и придавая мыслящее выражение своему лицу, - что все это пишете затем, чтобы исправить нравы; но позвольте вас спросить, начну в этом случае примером; заведу ли я на улицах чистоту и порядок, если стану всю грязь, которая у меня дома, выносить и показывать всем публично? Напротив, чистота только тогда будет заведена, если я весь сор буду прятать куда-нибудь к стороне; так и нравы: людей совершенно добродетельными сделать нельзя, но пусть все это они делают только поскромнее, поосторожнее, - тогда и нравы улучшатся.