Люди желтых плащей

Я разжимаю пальцы, и Виталик забирает "Ремингтон". Следующие пять минут мы проводим за созерцанием агонии моего брата, не в силах ничего предпринять. Слышим, как с глухим стуком соприкасается его голова с полом, когда он перекатывается с живота на спину и обратно. Видим, как он рвет на себе пропитанную зловонным потом майку, раздирая попутно и кожу на груди, пытаясь добраться до источника боли, запрятанного глубоко внутри. Ощущаем едкий запах ингибитора протеазы Н2Р1, выделяющийся сквозь поры.

Потом, совершенно внезапно, Женя перестает кричать. Замирает ничком, уткнувшись лбом в пол, и больше не шевелится. Все окутывает звенящая тишина.

09:20

У меня получается заснуть под самое утро, когда за окнами уже сереет предрассветное небо, а в офисе становится достаточно светло, чтобы можно было различать силуэты друзей и Жени, которого мы снова уложили в спальник. Ночной кошмар завершился, и я могу, наконец, подарить своей измученной голове пару часов покоя.

Которых, конечно же, недостаточно. Ничего удивительного, что я чувствую себя таким разбитым, когда в девять утра Арт трясет меня за плечо.

– - Макс. Макс, вставай...

Неохотно разлепляю глаза. Потом, мгновенно вспомнив, где нахожусь и что готовит мне это утро, порывисто сажусь в своем спальнике.

Арт смотрит на меня сочувственно. Он отдежурил на крыше первым и выглядит вполне отдохнувшим. Его сменил Михась, а того Витос. Меня же никто не менял. Ваня уговаривал раза три, но всякий раз я отсылал его обратно спать. Я не смог бы заснуть, даже если бы очень хотел. Но я не хотел. После того, как мы убедились, что Женин припадок окончен, и перенесли его бесчувственное тело в спальник, мой пульс не мог восстановиться еще, по меньшей мере, с час. А, может, и дольше. Во всяком случае, я слушал, как сердце бьется в ушах еще очень, очень долго. И этот стук ни за что не дал бы мне заснуть.

– - Сколько время?

– - Начало десятого. Вставай, Макс, там... Джон проснулся.

Интонация, с которой были сказаны эти слова, мне не нравится.

Я осоловело моргаю глазами, пытаясь стряхнуть и них последние остатки сна и вернуть зрению фокус. Когда мне это удается и помещение офиса обретает, наконец, четкие очертания, я замечаю Михася, Ваню и Витоса. Друзья сгрудились вокруг стола, за которым еще недавно мы с Михасем пили чай, и заворожено наблюдают за чем-то. Или за кем-то...

С пола не видно, что они так пристально разглядывают, поэтому я протягиваю Арту руку:

– - Помоги встать.

Тот хватает меня за запястье и рывком поднимает на ноги. В голове что-то с чмоканьем отрывается и растекается по затылку вязкой горячей массой. Нащупываю в кармане "Пенталгин" и сразу проглатываю две таблетки.

Видя мое состояние, Арт предлагает:

– - Давай помогу.

Он уже собирается нырнуть мне подмышку, но я останавливаю его:

– - Не надо. Я сам.

Неспешно, шаг за шагом, направляюсь к столу, у которого собрались друзья. Меня сдержанно приветствуют; отмечаю на себе сочувственные взгляды. Ничего, это терпимо. Нету жалости -- и то хорошо. Жалость -- самое низкое, самое оскорбительное и недостойное чувство на свете. Жалость унижает хуже безразличия, испытывать ее к калекам, неизлечимо больным или просто убогим -- все равно, что прилюдно констатировать сам факт их убожества. Жалость оказывает медвежью услугу, лишний раз напоминая человеку о его трагедии. Я никогда никого не жалею и не хочу, чтобы жалели меня. А еще я не хочу, чтобы жалели моего брата. Потому что от жалости до отвращения еще меньше, чем от любви до ненависти.

Поравнявшись с друзьями, я, наконец, могу видеть, что привлекло их внимание. В дальнем углу офиса, противоположном тому, откуда я с таким трудом выковыривал Женю ночью, стоит еще один стол, представляющий собой столешницу, установленную на опорное основание из двух тумб с выдвижными ящиками. Боковые просветы стола закрыты одеялами спальника, наброшенными сверху. Получилось что-то вроде халабуды, которые мы с братом не раз строили в детстве. Внутри халабуды кто-то есть -- это чувствуется по шевелению матерчатых стенок.

– - Он там?
– - задаю вопрос, ни к кому конкретно не обращаясь.

Мне отвечает Михась:

– - Да. Как только начало светать, он встал, забрал спальник и устроился под столом.

– - Почему сразу меня не разбудили?

– - Хотели дать тебе чуть-чуть отдохнуть. Он же никого не трогал, построил себе домик и залез туда. Потом уснул, мы слышали, как он храпит. А пять мину назад проснулся и давай тебя звать.

Звучит ужасно. Как будто мы говорим о каком-то диковинном домашнем зверьке.

– - А сейчас чего не зовет?

– - Ну, мы сказали, что ты подойдешь...
– - тут Михась запинается, неуверенно глядя на меня: -- Ты же подойдешь?

– - Ебанутый вопрос -- конечно, подойду.

Неожиданно я понимаю, что боюсь. Боюсь узнать, что ждет меня за стенкой этой халабуды. Или кто...

Поколебавшись секунду, делаю первый неуверенный шаг.

09:25

– - Женя? Ты тут?

– - Да, тут.

Голос, вроде бы, нормальный. Обычный. Немного приглушенный матерчатой перегородкой, но я узнаю его.

У меня чуть отлегает от сердца.

– - Можно я приподниму одеяло?

– - Нет, нельзя.

Следует подкатываться аккуратно, неспешными волнами.

– - Могу я узнать, почему?

– - Свет режет мне глаза.

Можно было догадаться. Я ведь помню, как он шарахался от луча фонаря.

– - Хорошо. Тогда разреши мне залезть к тебе.

Пауза. Он напряженно размышляет. Потом:

– - Максим... я ведь нормальный.

– - Я знаю. Я это знаю. Можно мне войти?

Вместо ответа одеяло чуть приподнимается, как бы приглашая меня пролезть в образовавшуюся щель над полом.

Опустившись на четвереньки, я залезаю в нашу первую халабуду, построенную спустя семнадцать лет после возведения последней.

09:30

Внутри жарко и душно, и я не сразу понимаю, что причиной тому сам Женя. Брат источает тепло, как батарея. Чуть позже я узнаю, что его нормальная температура тела теперь равна сорока градусам, пульс в покое превышает сто ударов, частота дыхания как минимум вдвое больше обычной. И этот новый запах его кожи -- резкий, отталкивающий.