Люди желтых плащей

– - Ну, как?
– - интересуется Михась.

– - Нормально. В горле застряло немного.

– - На, запей, -- я откручиваю крышку у "Нарзана" и протягиваю бутылку брату.

– - Не хочу.

– - Почему?

– - Не люблю "Нарзан".

– - Ну, тогда колы.

– - Отвали.

– - Выпей минералки, -- я подсовываю бутылку ему под нос.

– - Отвали!

– - Ты не можешь пить. У тебя гидрофобия...

– - ОТВАЛИ!!!

Он выхватывает бутылку и швыряет ее в окно. Стекло разбивается, и на Женю (за столом сидел только он) градом сыплются осколки. Один, довольно большой, оставляет глубокий порез на руке. Остальные, поменьше, впиваются в грудь и лицо, превращаясь в маленькие кровавые кляксы.

Все, включая меня, в страхе отпрыгивают в сторону, изумленно таращась на разбитое окно. Повисает пауза.

Потом Женя поворачивает к нам свое окровавленное лицо, и я вижу, что оно искажено ужасом осознания.

– - Пацаны, -- потрясенным полушепотом произносит он, -- что со мной происходит? Я не чувствую боли...

Глава 17

Особое мнение

11:30

Движение порождает жизнь. Жизнь порождает движение.

"Если я остановлюсь -- мы погибли".

Я делаю еще один шаг. Капли крови, стряхнутые с волос его вибрацией, летят в пыль под моими ногами. Пропитанная кровью рубашка липнет к спине.

"Я должен идти, пока есть силы".

Солнце палит нещадно, но я настолько обезвожен, что уже почти не потею. Единственная жидкость, которую я еще способен выделять -- моя собственная плазма. И я истекаю ей, истекаю с головы до ног.

Руки окостенели, я давно не чувствую пальцев. Суставы ломит, словно в них набили толченого стекла. В ушах шумит несуществующее море. И все же я продолжаю держать локти согнутыми, потому что иначе уроню свою ношу. А она так хрупка...

Эта пустыня кажется бесконечной. Во все стороны, насколько хватает глаз, простираются бескрайние пески. Однообразный пейзаж разбавляют лишь редкие кустарники, да иссохшие валики перекати-поля, застывшие в ожидании попутного ветра.

Шаг. Еще шаг.

Ее тело казалось почти невесомым в начале пути. Я был уверен, что смогу нести ее вечность, но раны на спине, ногах и еще где-то там, уже не помню где, пили силы с каждой новой каплей крови, упавшей в песок. Так что моя вечность стала близиться к концу на исходе третьего часа.

Она просит меня остановиться -- в который уже раз.

"Если я остановлюсь -- мы погибли".

Шаг. Шаг. Шаг.

Она говорит, что я вот-вот задохнусь. Да, дышать действительно тяжело -- раскаленный воздух ножом режет легкие. Слизистая ротовой полости высохла настолько, что по ней можно чертить мелом. Болят глаза.

Но у меня есть ноги, и они пока целы. В отличие от ее ног. Я даже не помню, как она поломала их -- и ломала ли вообще. Все, что я помню -- она неспособна идти.

"Если я остановлюсь -- мы погибли".

В этой пустыне нас не найдут. Никто не придет к нам на помощь. Не прибудет кавалерия, не прилетит на вертолете спасательная бригада, не пройдет мимо случайный турист. Когда мы начнем терять силы, вокруг соберутся только грифы. И станут ждать.

Кровь капает на запыленные ботинки. Ноги слабеют, поджилки трясутся. Штаны на заднице отяжелели от влаги, как если бы я обделалася. Но я знаю, что там тоже кровь -- стекшая со спины.

Господи, как же хочется остановиться... Упасть лицом в землю и просто лежать без движения.

Но ноги сами несут вперед, уже на полном автомате, контролируемые обезумевшим от жары и боли мозгом. Особенно боли. Она, эта боль, причиняет необычные страдания. Нервные волокна не передают болевые сигналы мозгу, лишь сухую информацию. Эта информация сводит с ума почище любых физических пыток:

"Организму нанесен непоправимый урон, расчетное время до полного отключения систем жизнедеятельности: 256 шагов..."

"255 шагов"...

"254 шага"...

"253"...

Обратный отсчет для движения вперед. Движения к смерти.

Мираж, последние полчаса мреющий впереди тонкой серебристой полоской, превращается в ленту раскаленного асфальта. Дорога.

Она говорит, что тоже видит ее. Я ускоряю шаг, расходуя последние резервы.

"152"...

"151"...

"150"...

Я поднимаюсь на насыпь и выхожу на дорогу в сорока шагах от собственной смерти. Мягко, словно хрустальную, опускаю свою ношу на обочину, распрямляю задеревеневшую спину.

Я мог бы лечь прямо здесь. Расслабить мускулы, дать отдых натруженным ногам, ощутить тепло асфальта изувеченной спиной. Я мог бы закрыть глаза. Я мог бы уснуть рядом с ней.

Наверное, я бы так и поступил, если бы не знал наверняка, что проснусь уже другим человеком. "Не человеком".

Она тоже это знает. Видит в моих запавших глазах, читает на высохшем, как пергамент, лице.

Я продолжаю свой путь. Пересекаю дорогу и спускаюсь по насыпи с другой стороны. Ботинки снова утопают в мягком песке. Я должен уйти как можно дальше...

Тридцать шагов.

"Падай", -- слышу у себя за спиной.
– - "Падай".

Она плачет. Едва слышно.

Двадцать шагов.

"Падай, малыш. Уже можно. Можно".

Десять шагов.

"Падай на землю! Ну же, падай!"

Последние шаги я уже не считаю, просто иду. Иду до тех пор, пока ноги не подкашиваются, превратившись в бескостные лохмотья из кожи и мышц.

Тогда я ложусь на песок и замираю.

11:35

Машина вздрагивает, и я просыпаюсь.

Обнаруживаю себя на переднем сиденье "Хаммера". Голова свесилась набок, щека прилипла к кожаной обивке.

За рулем Ваня. Заметив, что я открыл глаза, виновато улыбается:

– - Извини. Собака на дорогу выскочил, пришлось тормозить.

Отлипаю от сиденья, растираю ладонями заспанное лицо.

– - Зараженная?

– - Вроде нормальная, -- Ваня слегка опускает стекло: -- Я покурю?

В салоне довольно темно, окна у "Хаммера" тонированные, но я все равно с опаской оглядываюсь назад.

Женя, Арт, Михась и Витос с комфортом расположились на широком заднем сиденье. Всех четверых сморил сон -- ночные приключения не прошли даром ни для кого. Головы Миронюков покоятся на плечах Михася, сам Михась спит, откинувшись на подголовник. Женя уткнулся в мягкую обивку боковой стенки "Хаммера". Солнцезащитные очки он снял, но узкая полоска света, проникающая сквозь приоткрытое окно в салон, похоже, нисколько ему не мешает.