Макабр. Книга 1

И ведь Овуор оказался честным воякой! Понятно, что в отчетах чаще хвалят, чем ругают. Но я умею читать между строк, чувствовалось, что он, в отличие от той же Лилли, полномочиями не злоупотреблял и за деньгами не гнался.

Ему просто не повезло: очередная партия беженцев-нелегалов, отнятая у пиратов, оказалась носителями какой-то на редкость опасной фигни. Бывает так, что болезнь, изначально тяжелая, в условиях космоса развивается в предельно смертоносный штамм, и тут как раз был такой случай. Заражение произошло молниеносно, люди умирали так быстро, что их не успевали хоронить. Ситуация выходила из-под контроля слишком стремительно, и Овуору приказали просто «зачистить территорию». За такими невинными формулировками обычно скрывается позволение на массовую казнь.

Он это сделал. Не думаю, что ему было легко, что он решился сразу… но все эти душевные терзания в отчетах не отражаются, там сохраняется только результат. О том, что представлял собой Овуор Окомо на самом деле, можно было судить по его дальнейшим действиям.

Как и после любой мутной истории с участием высшего руководства, его не наказали и даже наградили какой-то там медалькой. Но Овуор был из традиционной африканской общины, где мнение соседей и прочих знакомых ценится чуть ли не как свое собственное. Он устроил ритуал публичной просьбы о прощении и подал прошение о переводе на предельно опасную миссию. Начальство эти пляски с национальными традициями не оценило и швырнуло его на «Виа Феррату».

Что мы имеем в сухом остатке? Жадную беспринципную тетку, мечтающую о власти, и дисциплинированного, но совестливого вояку. Кем они могут быть? Правильно, только врагами.

Лилли поняла это, люди-крысы удручающе догадливы. Пожалуй, поэтому она и устроила столько диверсий против Елены. Если бы ей нужно было просто загнать адмирала в медицинскую капсулу, а потом якобы случайно эвакуировать в сторону ближайшей звезды, она бы нашла способ сразу обнаружить «опухоли». Но она организовала несколько опасных маневров, включая попытку убить меня – что, кстати, при успешном исходе стало бы дополнительным поводом для радости. И все же главной мишенью был не я. Лилли сделала все, чтобы настроить Овуора против Елены и выставить его подлым заговорщиком. Ирония в том, что Овуор как раз слишком честен, чтобы профессионально и незаметно плести интриги. Думаю, финальным актом этой постановки стало бы обвинение Овуора в смерти Елены – соперники устранены, в зале управления остается лишь рыдающая Лилли, а там чихнуть не успеешь – и у нас монархия.

Примерно это я и изложил всем собравшимся в зале, только предельно простыми словами – чтобы они точно поняли.

– Это неправда! – крикнула Лилли и, конечно же, пустила слезу. Но у нее этот прием четко отработан. – Вы что, поверите серийному убийце?!

– Я не отрицаю, что он подонок и мразь, – заявил Сатурио.

– Выбери хотя бы что-нибудь одно, я тут станцию спасаю, – поморщился я. – Опять.

Кочевник меня проигнорировал, он продолжил:

– Но на этот раз он говорит правду, а вы – нет.

– Полиция разберется в этом, – сказал Отто Барретт, хотя по тому, как он смотрел на старшего сына, я уже мог предугадать исход разбирательств.

Дальше я не участвовал, у меня по понятным причинам стойкая неприязнь к судам. Да и зачем, если у меня есть такая удобная штука, как Мира? С ее помощью я узнал, что погрузить в медицинскую кому решили как раз Лилли, чтобы не тратить на нее лишних ресурсов. Кстати, если ее убить, ресурсы можно не тратить вообще. Я не преминул сказать об этом Мире, а она лишь вздохнула:

– Адмирал предупреждала, что ты такое предложишь.

– А что отвечать велела? – поинтересовался я.

– Сказала поблагодарить тебя за гражданскую активность и вежливо отказаться.

Ну и ладно. Лилли мне не настолько неприятна, чтобы напрягаться. А тех, кому она симпатична, на станции вообще нет, так что в капсуле и будет храниться. Если однажды не хватит медицинских клонов, которых она столь расточительно использовала, она займет их место.

С Еленой Согард я пересекся через пару дней после того, как вскрыл ей череп – решил дать ей немного времени остыть. Я бы вообще избежал этого разговора, но в замкнутом пространстве станции так не получится.

Я пришел в ее личные апартаменты вечером, через технический тоннель. Она не удивилась. Она, кстати, давно могла отдать приказ заварить люк, который я использовал, или вообще заполнить тоннели ядовитым газом. То, что она этого не делала, я воспринимал как приглашение к разговору.

– Я вам действительно благодарна, – сказала она.

– Наверняка настанет день, когда мне придется напомнить об этом. Это же Сектор Фобос.

– Несомненно. Но пока я буду вновь просить об одолжении вас. Думаю, вы знаете, о каком.

– Догадываюсь, – пожал плечами я. – Но лучше все проговорить, чем путаться в намеках.

– Как вам будет угодно. Теперь, когда вся эта досадная ситуация с лже-астрофобией разрешилась, настало время вернуться к нашей главной цели – исследованию второй станции. С учетом всех недавних событий, я прошу вас возглавить эту миссию.

Ну да, станция… Здоровенный черный силуэт за половиной иллюминаторов. Одновременно жертва Сектора Фобос и его новое оружие. А еще – бесконечно важный источник информации, способный повлиять на судьбу «Виа Ферраты», спасти или погубить тысячи людей, изменить ход нашего путешествия.

Принимая все это во внимание, я ответил так, как ответил бы на моем месте любой разумный человек:

– Сразу нет. И не обсуждается.

Часть 2 Форма жизни

Время Земли попросту исчезло.

Оно существовало только для центрального компьютера. Именно он объявлял, который сейчас час, приглушал освещение ночью, делал его ярче днем. Конечно, эти настройки можно было отменить, но никому на станции не было до них дела, на четвертом уровне так точно. Все жили так, как им хочется, не глядя на часы. Из-за этого Лейс не мог сказать, сколько дней прошло после изоляции лаборатории… Месяцев? Лет? Нет, вряд ли лет. Но дней прошло очень много, бесконечно много…

Сначала он приходил к заблокированным дверям каждый день. Открыть не мог: Шукрия позаботилась о том, чтобы это стало невозможным. Может, она была права, а может, Лейсу полагалось ненавидеть ее за это. Он не задумывался о таком и не чувствовал вообще ничего, кроме всепоглощающего, сжигающего изнутри чувства вины.

Через несколько недель ему удалось кое-как починить внутреннюю систему связи, серьезно поврежденную еще при катастрофе и окончательно добитую изоляцией. Теперь он не просто сидел под дверями, он звал брата. Он рассказывал Сабиру, что сделал и почему. Он снова и снова просил прощения.

Его слова улетали в никуда, его голос поглощала пустота коридоров. На другой стороне никого не было.

В какой-то момент Лейс даже подумывал покончить со всем. Просто сделать это и все, остаться под дверями навсегда, и плевать, что будет с остальными! Желание мелькнуло и пропало. Он точно знал: Сабир не хотел бы этого. Настоящий Сабир, а не то озлобленное существо, которое бежало по коридору в день их последней встречи! Но главное, этого не хотел сам Лейс, такое решение противоречило его природе – тянущейся к жизни и свободе.