Мантык, охотник на львов

Блдная улыбка освтила печальное лицо Коли.

— Э! Брось! говорю теб, брось и думать, объ этомъ. Обо мн уже слышали въ Аддисъ-Абеб. Меня знаютъ. Я до самого негуса дойду, я все узнаю, все отыщу. Ты отдохни здсь дня два, а потомъ, я просилъ тебя отправить къ геразмачу Банти. Тамъ Маріамъ за тобой присмотритъ. Славная Маріамъ, не правда ли?

— Да, славная Маріамъ, — печально сказалъ Коля.

— Ну, недля пройдетъ… Можетъ быть, — десять дней, и вотъ онъ и я самъ, своею собственной персоной. И съ кладомъ! Да еще, гляди, по дорог четвертаго льва прихвачу. Дойдемъ… Нтъ — муловъ купимъ, — додемъ до желзной дороги и ай-да! — позжай домой! Кланяйся Наталь Георгіевн и Галин, привтъ нижайшій старому ддушк, скажешь — за пятымъ львомъ уже пошелъ Мантыкъ.

— Да, хорошо, кабы такъ!

— Такъ оно, другъ мой, и будетъ. Не иначе. Не оставитъ ни твоего дла, ни тебя самого Мантыкъ!

Коля смотрлъ на своего друга. Мантыкъ снарядился въ путь. Шерстяная шама была скатана, сума набита провизіей, въ тыквенной гомб булькалъ тэджъ… Длинный ножъ за малиновымъ поясомъ, — крпкій вышелъ поясъ, что сшилъ Мантыку Селиверстъ Селиверстовичъ, — ружье трехствольное за плечами. Блые панталоны закручены, блестятъ смуглыя загорлыя колни, свжій шрамъ на лвой икр, должно быть, вчера разодралъ себ ногу Мантыкъ.

— Что жъ, Мантыкъ, — тихо сказалъ Коля. — Съ Богомъ! Можетъ быть, ты и правъ… Но страшно мн будетъ безъ тебя.

— Страшно? — поднялъ темныя густыя брови Мантыкъ, — а ты не бойся… Такъ меня ддушка училъ. И мн никогда не страшно… Какъ же можетъ быть страшно, когда я не боюсь?

Съ луной ушелъ за горный перевалъ Мантыкъ. Коля тихо лежалъ на альг. Отдыхали усталыя ноги. Все тло покоилось. Слушалъ, какъ затихала деревня, смолкало тонкое переливистое пніе женщинъ, лай собакъ и блеяніе стадъ. Угомонились люди и домашній скотъ, и тогда совсмъ близко, у околицы, зачакали и завизжали трусливые, вороватые шакалы. Въ затихшую деревню стали доходить таинственные страшные шумы пустыни. Что то рухнуло, ухнуло въ горахъ, эхомъ прокатилось по долин.. То ли левъ рыкнулъ, настигая задремавшую антилопу, то-ли камень сорвался со скалы и съ грохотомъ полетлъ въ пропасть, ломая кусты.

Часовые, накрывшись шамами, лежали у входа. Не спали. Коля слышалъ, какъ они тихо переговаривались короткими фразами.

И тоскливо тянулась страшная, долгая, одинокая ночь.

Вдругъ, на другомъ конц деревни, залаяли, загомонили собаки, послышались людскіе голоса.

Уже не вернулся ли мистеръ Брамбль? Не добрый ли геразмачъ Банти, или Ато-Уонди поспшили на выручку мистеру Стайнлею и Кол?

Коля поднялся съ альги и подошелъ къ дверямъ.

— Нельзя! — прошепталъ часовой и, продолжая лежать, рукой показалъ Кол, чтобы онъ не выходилъ.

Засвтились свтильники и бумажные фонари. Къ Колиной хижин приближалось человкъ двадцать абиссинскихъ ашкеровъ съ ружьями и копьями. Они подошли къ Кол. Коренастый крпкій человкъ лтъ двадцати пяти, абиссинецъ съ негрскимъ, скуластымъ лицомъ, съ приплюснутымъ носомъ, въ шам съ красною полосою, подошелъ къ Кол и, кладя руку на его плечо, сказалъ со спокойною твердостью.

— Я, баламбарасъ Ольде Силясъ, присланъ повелніемъ негуса арестовать москова Николая и, заковавъ въ цпи, доставить его въ Аддисъ-Абебу!

Странное безразличное ко всему спокойствіе нашло на Колю.

— Въ чемъ меня обвиняютъ? — сказалъ онъ. — Я не знаю никакой вины за собой.

— Я солдатъ, — отвчалъ Ольде — Силясъ. — Мн не говорятъ, за что тебя арестуютъ, мн только приказано заковать тебя и доставить въ Аддисъ-Абебу къ Афа-негусу [69] … А за что — то извстно Афа-негусу!

Твердая воля свтилась въ узкихъ глазахъ баламбараса. Коля понялъ, что сопротивленіе, и даже разговоры и протесты безполезны. Онъ покорно далъ сковать себя цпями по рукамъ и ногамъ и пошелъ подъ конвоемъ ашкеровъ.

69

Афа-негусъ — главный прокуроръ Абиссиніи.

Онъ старался ни о чемъ не думать, никого не вспоминать. Тупое безразличіе ко всему было легче мыслей и воспоминаній.

XXII ТЮРЬМА

…"О плавающихъ, путешествующихъ, недугующихъ, страждущихъ, плненныхъ и о спасеніи ихъ», молится православная церковь, — думалъ Коля, шагая больными ногами по пыльной дорог среди абиссинскихъ ашкеровъ.

Мамочка и Селиверстъ Селиверстовичъ молятся въ церкви въ Париж, Галина въ своемъ маленькомъ кукольномъ храм, мамзель Люси въ громадномъ холодномъ собор Маделэнъ… Стоятъ на колняхъ, крестятся, просятъ Бога о «путешествующихъ». Молятъ Всевышняго, чтобы не были они недугующими и не знаютъ они, не знаютъ, мои родные и милые, что уже надо молиться о плненномъ, и въ темниц сущемъ!

О, молитесь, молитесь! Вы, которые находитесь на свобод, молитесь о тхъ, кто этой свободы лишенъ!

А сколько ихъ… въ Россіи!

Коля часто, можно сказать, непрестанно, непрерывно думалъ о Россіи. Онъ зналъ, въ какомъ ужасномъ положеніи находятся люди подъ властью 3го интернаціонала. Коля читалъ газеты. Коля слышалъ разсказы. Коля понималъ, что не по своей вол мамочка съ нимъ и Галиной посл долгихъ мытарствъ оказались на чужбин, въ Париж, но никогда такъ ясно вс муки Русскаго народа не были имъ осознаны, какъ въ эти дни похода, какъ въ тотъ день, когда арестантомъ въ цпяхъ входилъ онъ въ знойнымъ солнцемъ озаренный чужой городъ, столицу Абиссиніи — Аддисъ-Абебу. [70]

70

Аддисъ-Абеба, — что значить «Блый цвтокъ» новая столица Абиссиніи лежитъ въ долин. Надъ нею на плоскогорьи старая столица — Энтото.

Душа его просвтлла. Измученное тло еле двигалось. Лохмотьями висла одежда на исхудалыхъ плечахъ, и большіе глаза горли, какъ звзды. Въ эти страдные дни, какъ никогда раньше, Коля позналъ Бога и Ему вврилъ свою судьбу.

Богъ былъ въ эти дни его счастіемъ. Молитва — утшеніемъ. Слабый тломъ онъ такъ окрпъ душою, что теперь, ему казалось, онъ и самую смерть встртилъ бы спокойно.

Онъ не думалъ о клад дяди Пети. Часто мысленно повторялъ онъ читанныя имъ въ «Ветхомъ Завт«слова Іова: — «Богъ далъ, Богъ и взялъ, да будетъ благословенно имя Господне».

Въ эти дни страданій, — a страданія Коли были ужасны, ноги и руки были въ крови отъ кандальныхъ цпей,

— Коля научился цнить духовное выше тлеснаго и понялъ великое счастіе невинно страдать. И вотъ уже врно: не было у него страха. Потому что, когда было страшно — онъ не боялся.

Посл восьми дней пути по горамъ и долинамъ, черезъ горные перевалы и безконечныя плоскогорья, они, незадолго до полудня, спустились по каменистой, обрывистой тропинк къ неширокому потоку, текущему въ обрывистыхъ берегахъ и перешли его по колно въ бродъ.

Женщины абиссинки въ срокоричневыхъ длинныхъ рубахахъ, въ складкахъ, сидли на корточкахъ надъ рчкою и стирали блье. Голыя дти играли подл нихъ. Он замтили благо плнника.

— Али!.. Али! [71] — со злобнымъ смхомъ стали они кричать.

Мальчишки побжали за Колею и стали швырять въ него камнями. Коля шелъ, блдный отъ усталости и обиды.

Поднялись на крутой берегъ. Невдалек, влво, было нсколько большихъ хижинъ, прямо узкая пыльная дорога вилась по наклонному плоскогорью, покрытому мягкими холмами. Надъ нимъ стною нависли горы, плоскія наверху. Въ солнечныхъ лучахъ отвсный край горы казался розовымъ. Надъ ея верхомъ низкимъ казалось синее небо. Тамъ чуть намчались блыя и темныя постройки.

71

Итальянецъ… Со временъ Итало-абиссинской войны простой народъ въ Абиссиніи зоветъ вообще всхъ блыхъ итальянцами — «итали», сокращенное «али».