Мантык, охотник на львов

Баламбарасъ Ольде-Силясъ тронулъ Колю за плечо, показалъ передъ собою и сказалъ:

— Аддисъ-Абеба!

Потомъ показалъ на плоскую гору и сказалъ:

— Энтото!

Новая и старая столицы Абиссиніи были передъ Колею. Абиссинскіе Петербургъ и Москва. Посл Парижа, Константинополя и многихъ, многихъ другихъ европейскихъ городовъ и столицъ, виднныхъ Колей, Аддисъ-Абеба такъ мало производила впечатлніе столицы Абиссинскаго царства, что Коля не увидлъ ее и спросилъ: — гд… гд?

Онъ не могъ поврить, что это и есть городъ. Среди желтыхъ холмовъ, по скатамъ плоскогорья, тутъ и тамъ, небольшими группами, по пять, шесть деревьевъ зеленли сады. Все больше банановые. Темныя, круглыя, то большія, то маленькія хижины, окруженныя по нсколько штукъ, плетеными тынами, a гд и каменными, грубо сложенными заборами стояли въ разброску по холмамъ, образуя какъ бы рядъ отдльныхъ усадебъ. Дорога шла узкая, шаговъ десять шириною, выходила на площадь, терялась въ трав, и съ площади уже нсколькими переулками шла между плетней. За тынами, хижинами, за лабиринтомъ уличекъ, подъ зелеными шапками высокихъ тамарисковъ сверкали на солнц блыя стны какихъ-то большихъ круглыхъ и прямоугольныхъ каменныхъ построекъ. Ихъ архитектура была проста. Не то амбары, не то…. маслобойни?

Ольде-Силясъ указалъ на нихъ Кол и съ гордостью сказалъ:

— «Гэби», дворецъ негуса!..

Коля уже шелъ по пыльнымъ улицамъ и все не видлъ города. Не было ни уличной городской толпы, ни движенія. Прогнали передъ ними стадо пыльныхъ, срыхъ, курчавыхъ барановъ; абиссинецъ, «фарассанья» [72] со щитомъ на рук и копьемъ на плеч, развваясь блою шамою проскакалъ на срой лошади, украшенной широкою пестрою сбруею и за нимъ бгомъ бжало человкъ восемь слугъ. У усадебныхъ воротъ стояли, кутаясь въ шамы, старики и женщины съ маленькими голыми ребятишками; во дворахъ за тынами кудахтали куры, надрывисто, точно давясь, кричалъ оселъ. Ни экипажей, ни автомобилей, ни звонко бгущаго трамвая, ни просто, мостовыхъ и троттуаровъ не было въ этомъ город, такъ странно походившемъ на большую казачью станицу. Точно спалъ городъ, томимый полуденнымъ солнцемъ. Рдко, рдко попадались навстрчу пшеходы. Еще рже продетъ кто-нибудь на мул, закутавшись по самыя брови въ темный плащъ, и сопровождаемый пшими слугами, и только, когда спустились и выхали на широкую площадь, попали въ оживленную бло-срую толпу. Площадь неправильной формы, съ несколькими тамарисками, росшими кое-гд по ея краямъ, была полна людьми и животными. Лежали верблюды и подл нихъ на плетеныхъ изъ соломы цыновкахъ были разложены привезенные ими товары: штуки полотна, готовыя «шамы» съ алыми полосами, шерстяные плащи. Стадо ословъ стснилось въ одномъ мст и лежали темносрые мшки съ зерномъ «гебса». [73] Передъ плоскими, круглыми, плетеными корзинами, наполненными розово-срыми брусками каменной соли сидли старухи въ коричнево-срыхъ пыльныхъ рубахахъ. Пестро-одтые арабы продавали бусы и ожерелья изъ цвтныхъ камушковъ и коралловъ, худой, какъ скелетъ полуголый данакиль принесъ страусовыя перья. Между всхъ этихъ товаровъ, разложенныхъ на цыновкахъ, на земл, ходили и здили на мулахъ и лошадяхъ люди, прицнивались, пробовали и, громко крича, торговались.

72

"Фарассъ» по-абиссински лошадь, сфарассанья» — всадникъ.

73

Ячменя.

— Это габайя — рынокъ, — пояснилъ Кол Ольде-Силясъ, — за рынкомъ сейчасъ и тюрьма.

На рынк опять кричали въ слдъ Кол оскорбительно-насмшливое: «али, али»! и мальчишки бросали въ него камнями и грязью.

Да, видно, чмъ-то провинился Коля въ этой стран, что сталъ изъ почетнаго гостя, москова, какимъ былъ и у Ато-Уонди и у геразмача Банти, презрннымъ преступникомъ.

Низко опустивъ голову, шелъ, звеня цпями, Коля черезъ толпу на габай, торопился выйдти изъ нея въ тихія улички между плетней и заборовъ.

Тюрьма… Тяжелыя деревянныя ворота замкнулись съ визгливымъ скрипомъ за Колей. Смотритель, старый негръ съ отвратительной усмшкой, схватилъ Колю за руку и потащилъ его въ уголъ, гд бросилъ въ низкую каменную нишу въ забор. Черные преступники, скованные, большею частью, по двое обступили Колю. Они смялись надъ нимъ и ругали его. Между ними были люди съ отрубленными по локоть лвыми руками — Коля зналъ, что это- за воровство, были люди со свтлыми слдами ударовъ ремнями на темно-шоколадной кож, были старики, беззубые, страшные и худые, точно скелеты, обтянутые черной кожей, и были юноши, почти дти. Ни одного благо не было въ тюрьм, и появленіе Коли въ ней обратило на него общее вниманіе.

Коля забился въ уголъ каменной ниши. Отвратительная толпа преступниковъ злобно наступала на него. Появились стражи и хлесткими ударами тонкихъ, гибкихъ палокъ по головамъ отогнали отъ Коли его сотоварищей по несчастью. Кошмаръ!.. Дни и ночи свились въ какой-то сплошной клубокъ времени и не зналъ и не помнилъ Коля, сколько времени онъ былъ въ тюрьм.

Онъ молился. Онъ думалъ о Мантык.

Что же Мантыкъ? Или онъ ничего не знаетъ о томъ, что случилось съ Колей и ищетъ его въ Минабелл и Гадабурка, не подозрвая, что Коля находится въ тюрьм въ самой Аддисъ-Абеб.

Въ безсонныя холодныя жуткія ночи много передумалъ Коля. Онъ возмужалъ за эти дни и научился относиться ко всему съ равнодушнымъ спокойствіемъ, но Мантыка онъ ждалъ со все возрастающимъ нетерпніемъ.

Вдругъ страшная пришла ему мысль: а что если Мантыкъ тоже арестованъ и томится гд-нибудь въ другой тюрьм, можетъ быть, уже судимъ и казненъ?

За что?

А за что посаженъ Коля? Разв есть за нимъ какая-нибудь вина?

Въ такія минуты полное отчаяніе находило на Колю. Онъ комочкомъ, какъ собака, ожидающая удара, сворачивался подъ своимъ рванымъ плащемъ и молилъ объ одномъ: безтрепетно и смло принять безвинную смерть, умереть честно, какъ и слдуетъ Русскому.

Однажды, въ такой день, когда все казалось ему чернымъ и безпросвтнымъ, и само яркое солнце, сіявшее съ голубого неба, было безрадостно, онъ услышалъ шумъ въ тюрьм, и Мантыкъ, какъ всегда веселый, бодрый, какой-то праздничный Мантыкъ, ворвался въ тюрьму въ сопровождены двухъ слугъ, абиссинца и араба, и направился прямо къ Кол.

— Ну, здравствуй, Коля. Наконецъ-то, я добился разршенія навстить тебя и поговорить о дальнйшемъ.

— Что говорить? — печально сказалъ Коля. — Самъ видишь.

Но Мантыкъ, или не видлъ, или старался не замчать ужаснаго состоянія, въ какомъ находился Коля. Онъ, не обращая вниманія на печаль Коли, продолжалъ быть веселымъ и радостнымъ. Точно хотлъ вселить свою бодрость духа, свое отличное настроеніе Кол и ободрить его.

— Ты посмотри, — безпечно сказалъ онъ и тряхнулъ лвымъ ухомъ. Въ немъ висли дв тонкія золотыя цпочки.

— За двухъ уже вышло… За третьяго — твоего — еще жду ршенія. Ну да выйдетъ и это! Меня приглашаютъ въ негусову гвардію. Тамъ нашъ Русскій офицеръ ею командуетъ…. такъ просилъ… прямо на офицерское мсто…. Да мн, самъ знаешь, нельзя… Надо двнадцать львовъ убить… Я вдь общалъ…. Мантыкъ свое слово держитъ…. И твой кладъ добуду… Не бойся…

— Въ чемъ меня обвиняютъ? — тихо и настойчиво спросилъ Коля

Мантыкъ точно ждалъ этого вопроса и будто испугался его. Онъ сразу сталъ серьезенъ и сказалъ медленно и раздльно произнося слова:

— Въ убійств американца.

— Въ убійств мистера Стайнлея!.. — воскликнулъ Коля, выпрямляясь. — Я убилъ мистера Стайнлея! Господи, что за вздоръ!.. А ты, Мантыкъ? Что же и ты этому поврилъ?.. Какъ же ты не сказалъ?.. Не вступился.

— Мантыкъ свое слово скажетъ на суд. Самому негусу. Мантыкъ уже многаго добился. Тебя судить будетъ негусъ. Негусъ справедливъ. Онъ не обвинить невиннаго.

— Кто же меня обвиняетъ?

— Твой другой англичанинъ.

— Мистеръ Брамбль!.. Да, я такъ и думалъ! Такъ и должно было быть! Не иначе… Охъ, сильны англичане, а за насъ, Русскихъ безъ Родины, кто заступится? Англія — сила.

— Не въ сил Богъ, а въ правд!

Мантыкъ сказалъ эти слова тихимъ голосомъ, но такая страшная сила вры была въ нихъ, что Коля встрепенулся, поднялъ голову и внимательно посмотрлъ на Мантыка.

— А мистеръ Стайнлей? — спросилъ Коля.

— Подумалъ я и о мистер Стайнле, если онъ живъ. Добился я свиданья съ тобой. Правда, тянули долго, и вотъ принесъ теб хорошее платье. Наши Русскіе насбирали его для тебя. Славные, братъ, все люди… Такъ ты не безпокойся. Судъ будетъ правильный. Въ обиду тебя не дадимъ. Ты правъ — капиталъ это сила, да правда-то посильне капитала. Не всхъ ты деньгами закупишь. А потому, Коля, бодрись.

— Когда же судъ?

— Завтра.

— Завтра судъ. Вотъ до чего я дожилъ… Судъ… Завтра… Ну что же, Мантыкъ, не смотри на меня, что я сегодня такой…. не твердый… Завтра я буду молодцомъ…. буду врить, какъ ты: — не въ сил Богъ, а въ правд!

XXIII НЕ ВЪ СИЛЪ БОГЪ, А ВЪ ПРАВД

Яркій солнечный день, — завтра, — наступилъ такой же солнечный, яркій и блистающій. Онъ не принесъ перемны въ положеніи Коли.

Коля пріодлся въ чистое блье и хорошее европейское платье — блую пиджаму, блые штаны и хорошіе башмаки и ждалъ. Но пришло время обда — за нимъ не приходили. И только посл полудня пришла стража, человкъ двадцать абиссинскихъ ашкеровъ, предъявили бумагу смотрителю тюрьмы и Колю, въ оковахъ, повели черезъ городъ.