Мать ветров

— Нет, Фридрих, это я вынужден Вам напомнить о той деревне, которую после мятежа покинули все селяне... Как же ее...

«Болотище», — едва не сорвалось с языка Камиллы, и девушка торопливо коснулась губами своего кубка.

— Болотище, — любезно подсказал барон.

— Верно, — кивнул Теодор и подался к собеседнику, тяжело упираясь руками в стол. — Многих ли беглых отловил за прошедшие годы наш дражайший сосед?

— По счастью, милостью Его Величества мы теперь можем искать беглых неограниченное время, — миролюбиво улыбнулся Фридрих.

Камиллу передернуло. Как же так, папа?

— Но папа, это ведь ужасно! Что если и нас коснется смута? — воскликнула девушка и обвела мужчин трогательно-испуганным взглядом. — Там Йотунштадт близко, а мы сумеем ли противостоять этому... этому... сброду?

— Ты сомневаешься в наших силах, сестрица? — вскинулся Георг. Ну да, давно мечом не махал, дай тебе повод, милый братец.

— Постой, дорогой зять, незачем одной лишь бравадой сотрясать воздух, — поморщился Теодор — и выдал как на духу то, на что его Камилла, собственно, и спровоцировала. Ей оставалось лишь внимательно слушать и запоминать: просчеты мятежников, удачные ходы рыцарей, использованные магические приемы. И прятать глаза, чтобы никто не заметил в них слишком уж нездорового для нежной барышни любопытства.

— Эй, трещотка! Чегой-то ты с самого Блюмештадта молчишь? — осведомилась у любовницы Зося, когда соизволила вынырнуть из раздумий.

Марлен придержала лошадь, хмуро посмотрела на своего командира и буркнула:

— Холод горло дерет. Ты привычная, а мне еще перед деревенскими песни петь, забыла?

— Не ври, — спокойно ответила ведьма. — Когда это тебе холод хоть пару слов прочирикать мешал?

— Ты у нас малиновка, ты и чирикай, — фыркнула арфистка и тронула пятками крутые бока коренастой выносливой кобылки.

Командир подпольной армии почувствовала, как предательски запылали щеки. Прежде, до той влажной от дождя и поцелуев ночи, когда Зося призналась подруге в своих чувствах, Марлен деликатно не мучила ее комплиментами да ласковыми прозвищами. Зато в последние полгода отводила душу, а сорокачетырехлетняя седая женщина смущалась и краснела, ровно девица.

Но, вероятно, беседа предвиделась долгая, а им обеим говорить и говорить сегодня, а Марлен и вовсе петь. Ни к чему студить горло.

Уже в деревне, в хате главы тамошних смутьянов, они отогревались на полатях в ожидании вечерок, и Марлен грустно обронила:

— Камиллу мою жалко.

— Трудно девочке, — согласилась Зося. — От родных скрываться, день ото дня все больше правды видеть.

— И она одна. Я очень хорошо ее понимаю, я ведь прожила рядом с больным отцом шесть лет. Рядом с ним и в полном одиночестве.

— Но у тебя не было связи с нами, не было друзей из дворян, которые бы сочувствовали нашему делу. У Камиллы уже трое, и это только те, кого она знает лично.

— Угу. Все равно жалко.

Командир покосилась в сторону хозяйки хаты и ее сестры. Обе шили при свете лучины и не думали глядеть на отдыхавших от долгой дороги и стужи подпольщиц. Зося притиснула к себе любовницу и ткнулась губами в слежавшиеся, залоснившиеся за несколько дней локоны. Промолчала. Камилла хотя бы здесь, в Грюнланде, в тепле и безопасности. Что нынче творится в Пиране, как там Али? Жив ли Милош?

— Зато Теодор ей столько наболтал, что его сведениями мы нашим шибко вольнолюбивым коллегам за милую душу носы утрем, — зловредно промурлыкала Марлен.

Постепенно хата наполнялась людьми, и женщины нехотя слезли с теплой печки. Впрочем, с каждой минутой в комнате становилось все теснее и горячее.

Этой зимой барщина остро давала о себе знать скудными запасами, так давеча господские прихлебалы к ним заглядывали, на какой-то там пир лишку зерна да меда отобрали. А почти месяц назад, опять-таки то ли к празднику, то ли еще к чему понадобились хозяину деньги, и он продал пару тутошних мастеров, разлучив их с женами и детьми. Привычное дело за последние годы, но недовольство день ото дня зрело, крепло, и вот уже готов был пробиться сквозь заледеневшую землю упрямый росток сопротивления.

Собственно, первое зарево полыхнуло не в их родном Черном Пределе и ближних к нему княжествах, а неподалеку от Йотунштадта. Кроме того, ходили слухи о каких-то волнениях на восточной границе. Фёнов разрывало пополам. С одной стороны, полнились радостью сердца — от осознания того, что не только приграничье ставит под сомнение авторитет короны. С другой — понимали: без должной подготовки, без продуманных путей отступления бунты были обречены на провал, что и подтвердила нынче Камилла.

Но горький опыт разгрома не пропадет бесследно. Фёны и их ближайшие соратники из «Алых платков», хорей и еще двух организаций изо всех сил удерживали доверявших им крестьян от преждевременных выступлений и призывали добиваться как можно более широкой поддержки населения в каждой мятежной деревне.

Сегодня в этой хате как раз собрались убежденные бунтовщики и вроде бы согласные с ними, но робкие, недоверчивые крестьяне. Рассуждали вслух, спорили, замолкали, объясняли, едва не ссорились, вновь замолкали. Во время очередной пылкой схватки Зося жестом попросила у хозяйки мешочек с крупой и молча подсела к столу, вокруг которого сгрудилась вся компания.

Поначалу на ее странные действия никто не обращал внимания, но постепенно голоса смолкали, и на лицах читалось удивление пополам с сожалением, мол, не тронулась ли командир с усталости умишком.

— Что это? — спросила Зося и указала на камушек, выбранный из крупы.

— Ну, камень, — осторожно ответил хозяин хаты.

— Камень. А пожалуй, что король, — командир достала из мешочка еще несколько соринок, разложила вокруг первой: — А это — верховный жрец, первый советник, другие советники.

В напряженной тишине комнаты слышался шорох крупы, и на столе один за другим появлялись новые негодные зерна, шелуха и камни.

— Старшие жрецы? Рыцари? Воины? — заговорили, осмелев, селяне.

— Они самые, — подтвердила Зося. Набрала полную горсть крупы: — А это — вы, — сыпанула щедро крупу на стол, после еще, и еще, перемешала все как следует и махнула рукой на живописную горку: — Отыщите теперь короля, жрецов, рыцарей.

Осунувшиеся от недоедания темные лица озарил первый проблеск понимания.

— Так вот же он, родименький, чтоб ему, суке, пустые крошки со стола трескать! — весело воскликнул долговязый парнишка и ткнул пальцем в торчавший посреди крупинок одинокий камень.

Домишко дрогнул — сначала от слаженного, яростного, здорового хохота, а после — от новых жарких споров. Камушки эти в каменных ларцах за рвами да крепостными стенами упрятаны, как быть? Каждая соринка — в доспехах, с мечом, луком, арбалетом, ножом, на худой конец. Вилы, топоры? Знали, пробовали, помним Болотище, под Йотунштадтом, вон, храбрых таких раздавили да по деревьям развесили. Горы? Да отступить-то можно, а жрать в горах что?

Далеко не на каждый вопрос находился у Зоси ответ. В конце концов, какой бы боевой опыт ни был у нее за плечами, сколько бы они всем гуртом ни работали целенаправленно в последние месяцы, а за самих крестьян, без них всего не решить. Но тут, по крайней мере, она могла привести примеры, успокоить, обнадежить. Продумают. Справятся. Главное — переломили. Сгорбленные работой, раболепием и самоуничижением плечи постепенно расправлялись.