Мать ветров

— Простите, Витторио, можно к Вам? — мягко спросил Али. Эльф вздрогнул от неожиданности, съежился привычно, но расправил плечи, едва понял, кто, кроме него, бродил по Сыри этой ночью.

— О, Али! Проходи, мой дорогой учитель, покритикуй своего ученика! — Витторио икнул пару раз за время своей короткой речи, и Али заметил, что он слегка навеселе, прежде, чем увидел бутыль с вином. Неужели днем не все растащили?

— Совсем не хочу Вас критиковать, — улыбнулся художник и выглянул в коридор: — Хельга, заходи, полюбуйся! Ничего в этом не понимаю, но как же чудесно!

— Здравствуйте, Витторио! — Хельга легко поклонилась преподавателю и совершенно искренне ахнула: — Правда, чудесно!

— Только вот... ик!.. одной краски не хватает, — с безумным заговорщическим видом проговорил эльф. Его глаза разгорелись пуще прежнего, когда он заметил шкуросъемник в руке Али. Тот понимающе кивнул, щедро ополоснул лезвие вином и протянул нож Витторио:

— Осторожнее. Лучше брать краску с тыльной стороны руки.

Алым брызнуло поверх пестрого буйства, медные локоны Витторио искрились, озаренные пламенем факелов, а Хельга рассмеялась серебряно, звонко и кинулась на шею эльфу. Принимая, радуясь, прощая. Али забрал из тонких алебастровых пальцев напоенный соленым вином клинок, и ему почудилась, что прежде ледяная, подло использованная палачами сталь вновь наливается родным теплом.

Когда они втроем покидали Сырь, небо над городом начало светлеть.

— Качели вверх, качели вниз,

Тучка, кыш, дождик, брысь!

Лучик вверх, лучик вниз,

Вивьен, солнышко, ловись!

Заливистый смех Вивьен и счастливый, вторящий ей хохот Гаспара, отвлекли комитет квартала Ангелов от формирования повестки дня.

— Все-таки она меняется, это же совершенно отлично! — всплеснул руками Артур и аж подался вперед. Хельга, которая героически пыталась валяться на коленях у неугомонного мужа, приоткрыла один глаз и покосилась в сторону качелей. Малышка летела навстречу отцу и смотрела... нет, не прямо ему в лицо, но тем не менее — на него.

— Ты послушай, что дальше будет! — озорно подмигнул другу Али.

— Качели вверх, качели вниз,

Тучка, кыш, дождик...

— Б’ысь! — выкрикнула после отцовой заминки девочка.

— Лучик вверх, лучик вниз,

Вивьен, солнышко...

— Ловись!**

Тут уж, поздравляя Гаспара, зааплодировали все семь членов комитета, не считая Марчелло, у которого, впрочем, имелась на то уважительная причина: он еще не пришел на встречу.

Злую, голодную и холодную зиму сменила по-прежнему голодная, но ласковая весна, и члены комитета единогласно проголосовали за то, чтобы проводить собрания на берегу старицы, у домика рыбака, который общими усилиями из полусгнившей развалины прекратился во что-то более-менее цивилизованное. Старые маслины цвели мелким белым цветом, из мягкой сочной травы кокетливо выглядывали бархатно-фиолетовые, белые с солнечными серединками и нежно-голубые фиалки, незадачливые лягушки поджаривались над костром, а Вивьен смеялась. Ничего, они две недели назад Сырь взяли, разве не справятся с каким-то голодом?

— Опоздавшим лягушки не полагаются, — ехидно объявил Али, когда наконец-то пришел Марчелло.

— Оборзевшим тоже кое-что не полагается, — ответил историк и напрочь проигнорировал протянутую руку любовника. Без труда уселся на бревно — его нога, видно, совсем зажила — и проворчал: — Временный городской Комитет, кажется, совсем временный. Снова обсуждали какую-то ерунду вроде целесообразности казни короля, того, что делать с врагами революции, а про то, что цены ускакали в неизвестном направлении — об этом ни слова!

— Тебе сказать, разумеется, не дали, — кисло скривился Артур.

— Не могу же я переорать весь Комитет. Да и акустика в этом зале, доложу я вам... — Марчелло снял лягушку с протянутого Хельгой прутика, отломил половину Али и продолжил после того, как схрустел одну лапку: — Но, думаю, дело не в том, что мне или кому-то еще не дали слова. Помните, у нас было ощущение в первые дни революции, словно весь Пиран, без разбора сословий и званий, взбунтовался против короны? Так вот: шли бы они подальше, эти идиотские ощущения. Я и сам обманулся, как будто собственную книгу не писал...

— Ты о том, что в основе власти лежит собственность, и не у всех восставших она есть? — предположила Хельга.

— Да, внимательный ты мой соавтор. В горячке событий, пока мы заставы жгли, пока Сырь штурмовали, пока короля из дворца выкуривали, этого как-то не видно было. А на сегодняшнем заседании Временного Комитета будто жирную черту кто провел. Им короля казнить нужно, чтобы утвердить свою собственную власть.

— Наши там есть? — сощурив глаза и явно прикидывая что-то, спросил Али. Забытая половинка лягушки тоскливо остывала в его руке.

— Как в кулуарах потрепаться, так есть. Не то чтобы совсем наши, но они понимают, что людей надо накормить. Но они честно сказали мне, что не представляют, как потребовать введения максимума цен хотя бы на хлеб, уж молчу о других продуктах первой необходимости. И как их мотивировать?

— Да как обычно, — пожал плечами художник. — Систему предупреждений давно придумали до нас.

— Выдвигаем тайный ультиматум нашим, предлагаем продавить принятие максимума на очередном заседании, а если не выйдет, выступаем на ратушу или куда они побегут сберегать свою шкуру?

— Экой ты скорый, профессор, — недоверчиво хмыкнул старый сапожник, который жил через дом от Али. — А то у Комитета своих воинов не найдется, да получше нас вооруженных. Кто еще согласиться пойтить...

— Голодные согласятся, не волнуйся, дорогой, — жизнерадостно откликнулся Артур. — А мы листовками подбодрим. Али, может, что по тактике наступления посоветует, я тоже наловчился чертежи баллист делать... Справимся!

Еще с полчаса комитет квартала Ангелов бурно обсуждал планы по выколачиванию из временных правителей максимума цен — до тех пор, пока скептики не сдали последние рубежи обороны.

— Так, что у нас дальше по плану, — деловито напомнила Хельга, когда поняла, что пылкий спор может свернуть куда-то совсем не туда. Ткнула пальчиком в листок с повесткой: — Организация питания для детей, беременных и тяжело больных. Кажется, мы думали над чем-то вроде общей кухни?

Марчелло вышел из дома на лекцию с запасом около получаса. Кажется, беспричинное весеннее счастье затопило Пиран посильнее, чем самое серьезное на его памяти наводнение десять лет назад. Эта весна просочилась даже в их вечно закупоренную квартирку и наполнила его маму светлым покоем, уверенностью в том, что с ее мужем, сыновьями и невесткой ничего не случится. Поэтому у него появилась невиданная роскошь — возможность покидать родные стены пораньше, не переживая за Лауру.

Не в каждом доме ели хотя бы в половину сытости, но из раскрытых настежь окон глядела алая, белая и розовая герань. Стражники вроде бы по-прежнему патрулировали улицы, но от них никто не шарахался. Работники мастерских и худо-бедно заработавших мануфактур почтительно кланялись хозяевам, но в ответ на удар в ухо или особо увесистый подзатыльник все чаще и чаще слышалось:

— Вот пожалуюсь на Вас, не в обиду Вам будет сказано, в комитет!

Пиран, теплый, солнечный, разноликий, любимый со всеми его пороками и язвами, наконец-то отвечал Марчелло взаимной, пусть и, возможно, ветреной любовью. И смутное чувство тревоги не мешало ему с обожанием глазеть по сторонам.