Мать ветров

И эта Республика, этот юный, неловкий, розовощекий младенец, хрупкий и одновременно сильный, как сказочный богатырь, — эта Республика обречена.

Они не сокрушались о том, что их, волков, однажды порвут в клочья бешеные. Эрвин и Шалом были слишком старыми бойцами, чтобы дрожать перед лицом неизбежной смерти, а Марчелло уже пережил подобное. Стрела в плечо, бегство из Пирана. Он не погиб лишь потому, что Али отбил вторую стрелу, а толпа самоотверженно прикрыла раненого.

Но их дети, Вивьен, Радко... Их живой ребенок**, Республика... Живые люди там, где мерцают огоньки мечтаний, надежд — они обречены?..

— А изумрудное небо все-таки было в твоем видении, — упрямо прошептал Эрвин, крепко обнимая со спины супруга.

— Было. Значит, мы должны понять, что сделает это небо возможным. И мне необходимы для ворожбы новые данные, — отозвался Шалом.

— Как минимум, до прихода бешеных у нас есть наша собственная, революционная диктатура, — заметил Марчелло. — Давайте хотя бы прикинем, что мы в состоянии сделать на этом этапе, а потом поделимся с нашими.

Из приоткрытой двери кабинета лился теплый свет. Милош не удивился. У него частенько работал кто-нибудь из близких и товарищей, даже если не было непосредственной нужды в материалах экспедиции или его знаниях.

В какой-то мере он связывал эту неизменную обитаемость своей научной кельи с тем, что только у него и был отдельный кабинет. Где еще уединиться в переполненном университете? Но к вечеру аудитории пустели, и даже в читальном зале освобождались укромные уголки, однако гости неизменно захаживали именно к нему. И Милош, вспоминая нежное воркование своей голубки о том, как с ним хорошо и спокойно, не без удовольствия признавал: по нему скучали, его ждали, его любили и полюбили. Это не оправдывало потерю. Разве сравнима потребность в любимой — и в матери, в ребенке — и в братьях, в одних и других друзьях? Не оправдывало, зато делало разлуку не напрасной.

Сегодня к нему пришла Хельга.

Сестренка забралась с ногами на софу и что-то записывала. Рядом с ней на потертой, расшитой цветами обивке лежали чертежи механической птицы Артура, тут же и еще на столе — раскрытые книги, а на коленях — деревянная птичка. Та самая, которую вырезал для старшего внука Богдан.

— Ты нашла, с кем советоваться, — усмехнулся Милош и мягко поцеловал Хельгу в светлую макушку.

— Подожди, — тихо, но непреклонно ответила девушка. Интересно, кто у кого нахватался, она у Марчелло, или он у подруги? Работали оба — не своротишь. Не то, что Артур, который с неизменным удовольствием отвлекался на потрещать.

Милош покорно вздохнул и временно оставил сестру в покое. Подошел к сердце-цвету, который обитал в горшочке на окне, протянул руку. Золотистые цветки тут же прильнули к его ладони, защекотали, заласкали сияющими лепестками. Невозмутимая Хельга сосредоточенно решала уравнение, видно, что-то высчитывая для безумного проекта своего не менее безумного супруга.

А ведь совсем недавно огромная рукотворная птица казалась ему просто волшебным сном. До тех пор, пока Артур и Хельга не поделились доверительно своими идеями. Конечно, нечего было и мечтать о том, что однажды он полетит над горами, над морями. Милош воочию наблюдал гораздо более развитый, чем его родина и соседние страны, мир, который, тем не менее, не знал подобных машин. Но само присутствие при рождении чуда окрыляло, завораживало.

Золотые цветки уютно устроились на его широкой ладони, а светлые волосы Хельги льдисто поблескивали в свете масляной лампы. Сестренка.

— Все, теперь я с тобой! О чем задумался?

— М-м-м... Как бы тебе ответить... О прогрессе и о тебе.

— О, — Хельга озадаченно уставилась на брата. — Нет, мне Али давно рассказывал, что у тебя хитро голова устроена, да я и раньше на чокнутых мыслителей налюбовалась. Но чтобы так!

— Вот так, — Милош аккуратно убрал с софы все бумаги и довольно облапил покрасневшую сестру. Ехидно полюбопытствовал: — Смущаю? Ты разве не привыкла к Али?

— Привыкла, но в Пиране из родных был только Али. А тут вас целая толпа! Ну, не дуйся. Просто... Милош, это немножко страшно. Когда годами живешь в одиночестве, а потом вдруг оказываешься женой, сестрой, подругой... Дочерью — в третий раз. И радостно, и страшно. Понимаешь?

— Понимаю, маленькая.

— И ты туда же! Маленькая... Я вообще-то старше вас троих.

— Это аргумент? — удивился Милош и выразительно повел широченными плечами.

Оба прыснули.

— Так что там с прогрессом? — спросила, отсмеявшись, Хельга.

— Прогресс... Я с самого детства понимал его значение, особенно в медицинской области. Для нас не существовало запрета на вскрытие трупов. Мы тратили уйму денег, чтобы добыть новейшие труды из Ромалии и Саори, каких и в помине не было в Грюнланде, а потому оказывались на шаг впереди здешних лекарей, даже королевских. Но одно дело — на шаг, а другое — на десяток. В Бланкатьерре я узнал эфир. Бесцветное пахучее вещество, такое скромное, но сколько жизней он спас и еще спасет, насколько проще с ним оперировать. Это тебе не самогон в горло и деревяшка в зубы. А еще более качественные инструменты, лупы, очки. Они не только помогают пациентам, но и освобождают время лекаря, экономят его силы, которые можно потратить на что-то еще, на другого пациента или, скажем, на работу в совете общины.

— Но ты смотрел на нашу птичку.

— Да. И если у вас получится... Даже забудем о том, чтобы лететь над морем. Пусть летает хотя бы в пределах нашей Республики и чуточку быстрее, чем лошадь. Она будет доставлять послания, продукты... да тех же больных, если им нельзя помочь на месте, в деревне. Тушить пожары с высоты. Следить за границами. И снова экономия сил, времени, ресурсов.

— Оказывается, наша с Артуром мечта о свободе такая материальная, — улыбнулась Хельга и ласково погладила спину деревянной птички.

— Это плохо? — Милош в шутку попытался отобрать игрушку, да не тут-то было.

— Не отдам!.. И нет, не плохо. Милош, я жила в квартале Ангелов... В первые дни революции один бродячий театр давал представления, так я запомнила. «Сначала хлеб, а нравственность потом»***.

В коридоре послышались торопливые шаги. Дверь с шумом распахнулся, и на пороге засиял Артур, затмевая и лампу, и сердце-цвет.

— Дорогие мои, на этой неделе точно порох испытывать будем!

Брат и сестра переглянулись. Хельга выпустила из рук птичку и подошла к мужу, а Милош вполголоса обронил:

— Интересно, как нам аукнется этот прогресс.

Знатные сугробы подобрались к самым окнам кухни, и оттого печь внутри казалась еще жарче, и яблочный пирог ароматнее, и мята — свежее и острее. И дегтярная мазь, которую Радко зачем-то стащил у мамы, благоухала крепче.

Сам Радко настороженно прядал ушами, по которым не получил за шалость ни от родителей, ни от бабушки, на даже от сурового прадедушки. На всякий случай аккуратно закрыл баночку, отложил ее в сторону и подкрался к столу. Определенно, со взрослыми творилось что-то неладное.