Мать ветров

Низкая каменная галерея без единого окна соединяла здание университета с оранжереей. Милош, привычно скрючившись в три погибели, добрался до двери и вставил в скважину ключ. Металл скользил в потной руке, повернулся не с первого раза.

Из-за двери хлынуло трепетное, живое, золотое сияние.

Сработало! Изобретение Шалома, его коллеги и учеников исправно проработало всю ночь напролет!

В прежние времена жрецы использовали оранжерею нерегулярно, в основном, ближе к весне, когда день уверенно набирал силу. Слюдяных окон для этих целей вполне хватало, а некоторые лекарственные растения неприхотливо довольствовались дарами скаредного зимнего светила.

Каким-то чудом Милош при бурной поддержке своих близких и медиков всего города упросил городской Совет отдать ему первые опытные образцы прозрачного стекла, созданного по рецептам из Корнильона. Видимо, то же самое чудо помогло ему заполучить гномов, которые провели в оранжерее экспериментальную систему отопления. К печи по специальной шахте в стене подавался воздух и, уже нагретый, распространялся дальше по другим шахтам*. В результате растениям не грозил холод, и днем посветлело, но короткий день длиннее от этих новшеств не стал.

Безумная идея пришла в голову Шалому, когда однажды он застал в кабинете у Милоша Герду. Оборотица вышивала рубашку для сына, устроившись возле сердце-цвета, и тихо пела печальную деревенскую песню. Золотистые лепестки дрожали, будто готовые заплакать, и сияли ярче обыкновенного. Они понимали человеческое тепло, об этом рассказывала Милошу еще Кончита. Но вдруг они понимали и слова? Слова, символы, знаки... Знаки. Шалом поделился своим сумасшествием с коллегами, и работа закипела. Накануне чародеи обвили горшки с растениями четками, начертав загодя на каждой бусине определенный знак.

И венчики сердце-цвета вспыхнули, проливая в воздух сказочное золото.

Они озаряли оранжерею целую ночь. Утомленные севером растения белой земли, казалось, посвежели, зазеленели сочнее, а скромные здешние травы изо всех сил тянулись к удивительному свету. В прозрачные окна заглядывала любопытная синева.

А потом благоговение и восторг закономерно сменились тревогой. Милош торопливо обошел все горшочки со светочем. Вдруг истощились, увяли? Но цветки довольно ластились к его широким ладоням, льнули к его губам, отзывались на сорванный хриплый шепот: «Amada, paloma»...

За дверью послышались едва различимые легкие шаги. Осторожный, крадущийся стук.

— Войдите!

На пороге замерли, кажется, позабыв, как дышать, две молодые женщины.

Камиллу Милош видел всего пару раз и почти с ней не разговаривал. Запомнил безупречную осанку аристократки, приветливую улыбку и смертную тоску в лучистых карих глазах. Сейчас негласная героиня Шварцбурга преобразилась. Прижала руку к груди, приоткрыла рот, подалась вперед, и желая, и не смея ступить в оранжерею. Девочка, которая открыла старый пыльный переплет книги с легендами — и оказалась в ожившем волшебном мире.

Герда прислонилась к дверному косяку и смотрела на явленную ей красоту с той же уверенной нежностью, с какой наблюдала за читающим первые слова сыном или за мужем, полирующим узорчатую поверхность чаши из капа. Вдруг тонкие ноздри оборотицы дрогнули, в серых глазах мелькнуло недоумение. Или ему лишь поблазнилось? Герда мягко тронула пальцами запястье Камиллы, приглашая не смущаться, и сама шагнула к ближайшему горшочку со светочем.

— Ох, ты, сердечко мое... Глянь, Камилла! Лепестки что паутинка, стебельки лебезные, а сколько силушки в этом цветке скрыто! Знаки Шалома ему подсобляют, знаю, да только коли нету своего внутри, никакой знак не поможет, — оборотица принюхалась к растению, которое, казалось, вот-вот замурчит, и уже серьезно, по-деловому сказала Милошу: — Не чую в нем ни слабости, ни болезни.

— Хорошо. Проверишь остальные? — попросил Милош — и повернулся к гостье. — Проходи, Камилла! Ты на экскурсию?

— Да... Да, сегодня выходной выдался. На улице встретила Герду, она меня и позвала, — кое-как освободившись из своего очарованного оцепенения, ответила девушка. — Надеюсь, не помешаю?

— Нет, конечно! Проходи, осваивайся. Мы с Гердой закончим осмотр, а потом в ближайшие пару часов я весь в твоем распоряжении.

Герду кафедра растениеводства эксплуатировала без зазрения совести. И не только способности оборотицы, но и развитую интуицию, которой, к тому же, она привыкла доверять.

Впрочем, сейчас Милош собирался понаблюдать и за самой Гердой. Цепкий взгляд лекаря еще вчера за ужином и сегодня за завтраком приметил особенное в ее поведении, а уж как она сейчас подозрительно принюхивалась...

— Эта землица маису твоему совсем ни к чему, дюже кислая. Пересади зерна, покуда не погибли.

— А эта годится?

— Годится. Ох! — и Герда отшатнулась от росточков совершенно невинной фасоли.

— Давно? — усмехнулся Милош, любуясь разрумянившейся невесткой. — Какая задержка?

— Две седмицы. Только ты Саиду не говори ничего, я увериться хочу.

— Да что там проверять! Но я никому ничего не скажу, если тебе так спокойнее. Работать-то сможешь, или тебе лучше пока не приходить в оранжерею?

— Отчего же не смогу? Противно только, но перетерплю как-нибудь, — пожала плечами Герда и склонилась над всходами томатов.

Ее движения, и без того по-звериному плавные, стали еще мягче. Да и вся она, дымчатая, пушистая, уютная, показалась Милошу воплощением силы матери. А ведь там, в ней, зрела и развивалась крошечная жизнь, которая имела отношение к нему. Одна кровь, племянник или племянница. Прежде, чем испугаться собственного порыва, Милош положил свою огромную ручищу на плоский покуда живот невестки. Дернулся было назад, стесняясь, но Герда удержала его своей узкой теплой ладошкой. Подняла на него глаза и прошептала:

— Добрый отец из тебя выйдет однажды.

— Герда, я... не...

— Выйдет-выйдет. А томаты твои свету радуются, аж праздник у них, пахнут как, и соки в стеблях журчат.

Да. Замечательно дружно взошли томаты, фасоль и тыква, проклюнулся маис, принялись саженцы веерного дерева** с Драконьих земель, зацвели орхидеи, золотистый воздух благоухал зеленью, сладостью и живительной влагой. Растения, такие хрупкие, беззащитные на первый взгляд, отличались невероятной стойкостью и упрямством. Они выжили в путешествии, они жадно брали все, что могли, в этих северных суровых краях. Быть может, жизнь многих из них слишком коротка, и поэтому им надо спешить?

— Какие цветы! — донесся из орхидейной части оранжереи восторженный возглас. — Мордочки, ну прелесть же, самые настоящие мордочки!

Герда и Милош, посмеиваясь, подошли к ошалевшей подруге.

— Рохос называют эти цветы осоматли***, потому что они похожи на мордочки тамошних животных.

— Они такие же милые? — спросила Камилла, не сводя влюбленного взгляда с рыжевато-желтых венчиков.

— Разные. Есть милые, есть опасные, а некоторые очень даже съедобные, — неуверенно улыбнулся Милош, припоминая схожесть освежеванного детеныша с человеческим ребенком. — Отчаянные путешественники, которые добирались до наших непроходимых лесов к югу от пустынь, описывали близких по внешнему виду созданий и называли их обезьянами. Нечто подобное обитало и на Затонувших Землях, откуда пришли эльфы. Знаешь?