Мать ветров

Комната дышала ночной негой, уютом и обманчивым покоем. Радко, убегавшийся за день, безмятежно задремал под боком у мамы, будто не он пару часов назад расколотил случайно кувшин и виновато прятал глаза. Герда перебирала кудряшки сына и смотрела на отрешенного, задумчивого мужа. Семья хищников на отдыхе.

— Уже план работы своей комиссии составляешь? — с мягкой насмешкой спросила оборотица.

— Нет, эти заботы и до завтра подождут. Волчонок, послушай, я понимаю, разговоры о диктатуре тревожат, и должность у меня та еще. Но мы рискнули даже в подполье, а сейчас-то...

— Говори, говори, — ласково подбодрила супруга Герда.

Саид осторожно коснулся пальцами щечки сына, придвинулся поближе к нему и к жене и вышептал на одном дыхании:

— А давай о втором ребенке подумаем, а?

Комментарий к Глава 3. Боги машины Мелодия, которую играет Марлен на выставке: ирландская народная песня Foggy Dew в исполнении Патрика Болла .

====== Глава 4. Будущее в настоящем ======

На стене висела карта. Не самая большая из тех, что Милош привез из экспедиции, но самая современная среди карт западных земель и достаточно подробная. Даже недавно еще неведомые тамошним картографам страны вроде Грюнланда, Ромалии, Саори и прилегающие территории нанесены были с удивительной точностью. Хотя, разумеется, эта точность не шла ни в какое сравнение с подробной прорисовкой Корнильона, его соседей по материку, а через море — Бланкатьерры.

Прежде этой карты в комнате Милоша Хельга не видела. Саид и Али — тоже.

Будто в ответ на мысли, наверняка схожие у всех троих, Милош мягко улыбнулся, подошел к карте и прислонился к ней спиной так, что у его левого плеча можно было прочитать: Сорро.

Хельга очень хотела бы обнять его, обвить руками огромную добрую руку. Но все-таки она до сих пор немножко робела перед старшим из братьев, а потому встала со своего места и протянула ладони к печи. Что-то манило ее в печах блюменштадтских домов, которые росли вверх сквозь два и три этажа. Тепло есть, а света, как в открытых очагах Пирана, не видно. Магия.

Али смущенно отвел глаза, затеребил край закладки, торчавшей из потрепанного, засаленного травника. Саид, сидевший рядом на столе, хлопнул Али по плечу и бодро предложил:

— Ну, давай уже, выкладывай, за чем таким страшным нас позвал!

— Ты бы не спешил. Тебя-то я и собираюсь пытать в первую очередь, — Али вздохнул, обшарил комнату затравленным взглядом, но в конце концов собрался и объяснил: — Я ведь послезавтра на работу выхожу. И надо бы кое-что обдумать и расспросить вас. Прежде всего тебя, Саид. Я достаточно неплохо представляю себе, что думают и чувствуют люди, которых наказывают там, в том мире. Смысл нашей системы наказаний все мы усвоили с детства, но одно дело теория, а совсем другое... Саид, мы ведь так и не поговорили с тобой после того, как папа тебя высек.

— Хочешь узнать, что творилось со мной во время порки и в одиночке?

— Еще во время суда и когда папа беседовал с тобой после заключения.

— Хорошо, — Саид уверенно кивнул, но исполнять просьбу брата не торопился. Засмотрелся на свечу и будто бы в самого себя. Черты лица лихого парня и забияки смягчились, а кудряшки показались Хельге не дерзкими, а мечтательными.

Девушка с мимолетным сожалением оставила печку, чтобы пересесть поближе к столу и к братьям. Ей нравилось открывать в чужих близких людях все новые и новые черты. Тем временем Саид вынырнул на поверхность из вод воспоминаний, но голос его звучал приглушенно:

— Когда Арджуна привел меня в лагерь и потом, когда меня судили, я сгорал от стыда. Надеялся провалиться сквозь землю, но земля у нас была твердовата, зараза. Я уже успел протрезветь и осознать, что чуть не подставил всю армию. Всю, понимаешь? Это хуже, чем вообразить, что едва не убил дорогого человека. Наверное, хуже. И вроде бы умом понимал, что обошлось, никто из наших не пострадал, а трясло так... Бррр, до сих пор передергивает. Еще думал, как больно маме и как я подвел папу. Не абы кто на позорном поступке попался, а сын командира! Арджуна, опять же. И виноват я перед ним был, и вытащил он меня из передряги как безмозглого кутенка за шкирку. Ну и себя я чуток пожалел. Здорово бесило, что не имел права на тебя посмотреть, Али. Хотелось просто ткнуться тебе в бок, и чтобы ты сказал, что все это — дурной сон. В общем, до самой порки разум отказал напрочь. Одно в голове застряло: ужас-позор-ужас-позор... Ну и чего покрепче в свой адрес.

— Злости на того, кто тебя спровоцировал на драку, не было? — деловито уточнил Али, а щеки его пылали, пылали.

— Ох... Нет, кажется. По крайней мере, не помню такого. Потом, когда меня к дереву привязывали, думал, помру. Я же знал, что маму никто не неволил смотреть, и знал, что она не отвернется. А как папа стеганул, так я на другое переметнулся. Выдержать, остатки чести не растерять, зубы раскрошить, а вытерпеть молча. Ну ага. Аж два раза молча. Но, знаешь, я ведь не столько из-за боли сорвался, сколько... Как же объяснить... Вдруг что-то щелкнуло в голове, и я полетел. Вдруг будто одной мыслью понял: за моей спиной — родные. Все и каждый. И все можно... нет, не исправить, но принять, осознать и пойти дальше. Вот тогда я и закричал. Закричал и полетел. Странно звучит, да?

— Это я у тебя странное спрошу: ты весь полетел? Или...

— Знаю, о чем ты. Да, весь. Не было раздвоенности, ощущения, будто это не меня, а мое тело секли. Я летел, и мне же было больно. И хорошо.

— Как по-разному мы летали, — тихо обронил Али и выразительно повел плечами. — А дальше?

— В одиночке эта эйфория прошла. Зато пришла мама, чтобы промыть мои раны. Ад какой-то... Я не видел ее лица, но точно понимал, что ей плохо не из-за моего преступления, а из-за моей крови. Как будто ударил того, кто доверчиво тянулся за поцелуем. Ночи три или четыре снились кошмары. Я видел нападение воинов на наши лагеря, видел вас, всех вас в крови, видел чью-то руку в перстнях, которая протягивала мне деньги, и мерзкий голос хвалил меня за старательность. А днем я думал, прикидывал, какие поступки, вроде бы пустяковые, могут привести к подобным последствиям, какие — нет. Пытался сообразить, где в самом деле нужно быть предельно внимательным, а где не забивать себе голову пустыми страхами.

— Мысли о самоубийстве были?

— Нет. О том, чтобы уйти из Фёна, избавить его от своей глупости, мелькали, но я очень быстро послал их куда подальше, — Саид фыркнул и горделиво тряхнул кудрявой головой, мол, мы так легко не сдаемся. — Под конец заключения сделал для себя несколько выводов, подвел итоги и почти успокоился. Переживал, конечно. Больше всего переживал, что папа презирать будет, но подготовился к этому варианту и уже знал, что руки опускать все равно не след, и я в армии еще пригожусь. Несмотря на презрение с его стороны. Ну, этой ерундой я страдал ровно до того, как мы с папой поговорили.

— Тебя пугало его презрение, — задумчиво повторил Али. Откинул со лба мешавшуюся прядку, качнулся вперед и пытливо заглянул снизу вверх в темные лучистые глаза брата: — То было тогда. Сейчас кое-что изменилось, ты сам стал отцом, и мы с тобой обсуждали, насколько мы в ответе за наших детей, как часто их ошибки являются отражением наших. Что ты теперь скажешь, Саид? Стоило ли тебе винить лишь себя, или папа с мамой, да и мы с Милошем тоже отчасти виноваты в твоем проступке?

Хельга невольно вздрогнула. Когда-нибудь она привыкнет к этой семейной черте. К тому, что ее ласковые братишки самым нежным тоном в состоянии такое выдать... Али ведь не о ком-то, а о погибшем отце спрашивает, посмертно предъявляя ему счет! Впрочем, лучника, точнее, бывшего лучника и нынешнего главу ЧК вопрос не смутил.

— Может быть... Не уверен в том, что это вина, скорее, причина. Папа действительно очень изменился после того, как принял пост командира. Он всегда нас немножко баловал, а в последние годы как будто избегал разговоров о наших выходках. Делал замечания, говорил, что нехорошо так, а почему — не объяснял. Наверное, не хотел тратить драгоценное время на ругань. Ну, про вас с Милошем я вообще молчу, я перестал из вас шутя веревки вить только в последние месяцы. Хоть мамочка у нас кремень, и на том спасибо!