Мать ветров

Бурные обсуждения, перемежавшие лекцию, постепенно схлынули, и в удивительной тишине зала, до отказа наполненного людьми, Марчелло предложил внимательно, очень внимательно и вдумчиво выслушать заключительное слово.

— Товарищи! Когда я был еще студентом, нам тоже рассказывали о выступлениях отдельных бунтарей, мятежах и крестьянских войнах. Мы все это знали, мы слушали наших преподавателей и читали книги. Так вот. Нам говорили об этих событиях как об ошибках. Как о подчинении людей воле неких заговорщиков и даже как о массовых помешательствах. То есть, смотрите, вот есть правильный, единственной возможный и одобренный богами порядок, а все, что этот порядок пытается поставить под сомнение, изменить или уничтожить, это все происки демонов и подлецов. Насколько мне известно, в университете Йотунштадта вещают практически то же самое. Я в свое время занимался переводами с саорийского и попутно выяснил, что и в тамошних учебных заведениях звучат похожие речи. А теперь, пожалуйста, вспомните, о чем мы с вами говорили в последние часы. Вспомните, что вы видели на выставке. Только представьте себе! Грюнланд. Ромалия. Шинни. Корнильон и Бланкатьерра с другого края света. И это лишь те события, которые мы сегодня затронули подробно. Но в самом начале лекции я ведь коротко перечислил бунты буквально в каждой из известных нам стран на протяжении нескольких веков. Вообразите себе грандиознейший размах! Вспомните, как вы лично, ваши друзья, родные и соседи рисковали собой, отдавали свои жизни, жертвовали своим здоровьем! Это — ошибка? Сознательная воля сотен и тысяч людей по всему миру, их мысли, сомнения, выводы, готовность идти до самого конца — это ошибка? Блажь, прихоть, подчинение чужой воле мифических подстрекателей, злая воля потусторонних существ? Или все-таки это неизбежная составляющая истории, очевидная и бесспорная закономерность? Я не утверждаю, будто бы не существует подстрекателей и провокаторов. Не говорю, что не бывает ошибочных поступков и ложно выбранных целей. Нет, сопротивление спотыкается, его порой швыряет как телегу с разболтанными колесами на плохой дороге. Но само сопротивление, само его существование — это не ошибка. Это данность, это то, что есть, без чего не существует истории. И еще кое-что. Многие из нас очень дорого заплатили за свое участие в сопротивлении. Мы теряли наших любимых людей, мы видели страшные раны тех, кто нам близок, мы страдали сами. Мы сражались против своих же, кто еще вчера был другом или родичем. Это была вчера, здесь, в Грюнланде и в Пиране. Это есть сегодня на Шинни и, я уверен, в далекой Бланкатьерре. И тем не менее, невзирая на все кошмары и потери, сопротивление не исчезает. Оно порой затихает на годы, десятки лет и даже века, но однажды непременно поднимает голову. И это кое-что говорит о тех, кого правители называют народом. Это кое-что говорит о человеке как таковом. А именно. Мужество. Жажда справедливости. Доброта. Взаимопомощь. Сила. И еще, Милош рассказывал о любимом слове рохос, которое можно перевести как достоинство. Все это присуще человеку, все это неистребимо в человеке. Как неистребимо желание отстаивать свое право на человеческое достоинство, — Марчелло смолк, переводя дух, поклонился аудитории и улыбнулся, выискав кого-то глазами у входа в зал. — Благодарю вас за внимание, товарищи. А сейчас я прошу пройти сюда немного припозднившегося слушателя. Да, Зося, именно тебя. Нет, отказы не принимаются.

Сквозь всколыхнувшееся людское море к ораторской трибуне прошла невысокая седая женщина в коротком платье поверх тонких штанов и дорожных сапогах, немного растрепанная, видно, буквально только что спрыгнула с лошади. Зося отвесила Марчелло шутливый подзатыльник, но зеленые глаза ее смотрели смущенно и растерянно. Похоже, она не планировала внезапно оказаться в центре внимания.

Место Марчелло у трибуны занял председатель малого Совета Республики. Он жестом на всякий случай призвал людей к тишине и заговорил:

— Товарищи, мы все знаем, какой вклад в становление Республики внесла каждая организация, каждый, сражавшийся за нее человек. Но, я уверен, вы согласитесь со мной, что вклад Фёна и его многолетний труд сложно переоценить. Так уж вышло, что эта маленькая армия слилась по факту еще в ходе восстания с другими, а после нашей победы ее в рабочем порядке расформировали. Сегодня, товарищи, я предлагаю в последний раз поприветствовать подпольную армию сопротивления «Фён» и ее командира. Увы, единственного из трех, который остался в живых. Но, Зося, мы тут с товарищами посоветовались и решили, что негоже тебе стоять здесь одной. Пожалуйста, прими вот эти символы, как знак неизменного присутствия среди нас двух твоих предшественников, которые, к сожалению, не могут видеть результаты своего труда, — с этими словами председатель подал зардевшейся и растроганной Зосе удивительный кованый предмет: чашу, вокруг которой обвивалась змея. Пояснил: — Пока ты, дорогая, моталась по деревням, малый Совет принял в качестве символа медиков Республики эту змею. Мы слишком хорошо помним одно из прозвищ твоего супруга и хотим, чтобы он остался не только в памяти о боях, но и в мирной жизни. Товарищи! Второй командир Фёна Раджи!

Зал зашумел, загудел приветственно и восторженно. Здесь были те, кто действительно помнил Раджи-лекаря, тонкого саорийца с медовым глазом, который умел усмирять боль и спасать жизни. Зося дрожащими руками сжимала кованый символ. В первых рядах Милош разом подгреб к себе Али и Саида.

— А вот это, — председатель высоко поднял над головой книгу, вышедшую едва ли не вчера в блюменштадтской типографии, и указал пальцем на голубое око, выбитое в углу обложки. — Это знак нашего книгопечатного дела. Зося, мы тут, прости, опять же, без тебя посоветовались, поспрашивали всех, кто лично знал Кахала... Увы, ему слишком много приходилось сражаться, причем порой лично, в одиночку. Работал он кем только мог, и ему, первому, было не до призвания, не до поиска своей профессиональной стези, не до себя. Но все твои ребята, все те, кто имел с ним дело, вспомнили еще одну его черту. Он был тоже своего рода целителем и лечил он словом. Умел выслушать, услышать, понять, а после сказать, поддержать, поспорить и увлечь. Он зажигал своими идеями, он вызывал в других желание стать лучше, сильнее, подняться с колен и вырасти над собой. А в самом начале скольких он научил читать. Он был прежде всего Учителем для вас, тогда еще зеленых и неопытных. Мы ведь правильно рассудили, Зося? Пусть его знак сопровождает каждую книгу, отпечатанную в свободной Республике.

— А еще он потрындеть любил так, что не заткнешь, — вытирая слезы, ответила Зося, и ее товарищи в зале дружно рассмеялись, вспоминая своего первого командира. Своего батю.

Кто-то открыл окно. В зал влетели, кружась на ветру, белые хлопья. Повинуясь жесту Зоси, все ее бывшие подчиненные, которые сумели вырваться на выставку, встали.

— Кахал. Раджи. Зося. Фён. Республика приветствует вас!

Внеплановое заседание малого Совета Республики проводили на следующий день после выставки. Из бывших фёнов на нем присутствовали Марлен от законодателей, Зося от медиков и Арджуна как организатор профессиональной подготовки военных. Слушали доклад Марчелло и Шалома. Ученые переглянулись, и Марчелло опустил глаза, предоставляя слово старшему.

— Товарищи, мы оба готовы принять вашу критику, и решение говорить здесь, в узком кругу, а не на выставке далось нам непросто, поверьте. Мы оба помним привычку прежних властей решать судьбу своих подданных за их спинами, но наши-то граждане — не подданные. И все-таки люди устали от опасностей и боев, им справедливо хочется отдохнуть, наладить мирную жизнь... К тому же, многим из них, кто лишь вчера впервые увидел мир за околице родной деревни, будет очень трудно нас понять и не запаниковать. Поэтому мы докладываем сначала вам.

— Да не тяни уже кота за хвост, авось, мы вас не прибьем, — фыркнула Зося.

— Хорошо. Итак, мы пристально изучили события двух свершившихся революций, в Корнильоне и в Ромалии. Кроме того, мы рассмотрели закономерности в других странах. Оказалось, что в революции можно четко различить по крайней мере два этапа. Первый этап — это народовластие. Люди свергают опостылевшую верхушку и стараются наладить новую, свободную жизнь. Причем поначалу у них это получается. Поначалу. Потому что вторым этапом и в Корнильоне, и в Ромалии стала диктатура.

— Ага, жутенькое слово, — усмехнулась Марлен. — Представляю себе, какой бы оно вызвало переполох, и с каким энтузиазмом его бы встретили наши враги. Но, Марчелло, я правильно помню, что только диктаторскими методами вы обеспечили людей хлебом?

— И окончательно ликвидировали сословные привилегии, — добавил историк.

— Вы хотите сказать, что и нас, возможно, ждет диктатура? — спросила Зося.

— Ну почему же в будущем времени, Ева, — прошелестел Шалом и пытливо посмотрел на подругу. — Ты разве не помнишь своего первого диктаторского решения и первой же казни в замке Баумгартенов?

— Но с тех пор у нас не было ни одной казни...

— Вероятно, то, что у нас происходит сейчас, можно назвать мягкой диктатурой, — отозвался Марчелло. — Здесь, в отличие от Ромалии, вы, фёны, и ваши соратники провели колоссальную подготовку. Кроме того, если я не ошибаюсь, жители приграничья всегда отличались вольнолюбивым нравом. Республику создавали продуманно, серьезно и в то же время в едином порыве. Но однажды недовольные зашевелятся, а то и вовсе объявятся в своих рядах.

— Уже появились, — поправила историка Марлен. — Кое-кто очень сердит на наш закон о земле. На то, что лишен возможности прикупить себе землицы да нанять батраков.

— Что вы предлагаете? — устало спросил председатель малого Совета. Впрочем, мысли о возможном ужесточении порядка не порадовали никого из присутствующих.

Ответил Марчелло.

— Мы предлагаем, во-первых, преждевременно не сеять панику среди граждан и не помогать нашим врагам додуматься до того, до чего они дойдут самостоятельно. Во-вторых, принять превентивные меры, чтобы можно было предупреждать преступления против Республики, а не казнить за уже совершенные. С этой целью необходимо создать что-то вроде чрезвычайной комиссии. Чрезвычайной, потому что ей потребуются особые полномочия. Поверьте, я помню тот бардак, который творился в Пиране в первые дни диктатуры. Сколько возможностей упустили из-за болтовни и проволочек. Но, как понимаете, это очень ответственно и серьезно. Знаете, наши друзья Хельга и Артур на днях поделились своими размышлениями. Они говорили о том, что мы получили в свои руки огромную машину государственной власти, и как бы не вышло так, что она в конечном итоге заработает против Республики. И я согласен с ребятами. Ведь по-хорошему страной должны управлять ее граждане, а не машина. Но мы пока что просто не можем отказаться от использования этой машины.

— Не можем, — подтвердил председатель. — Ну что, ребята давайте голосовать за создание чрезвычайной комиссии? Пока что временной, а постоянную утвердим на большом Совете.

После обсуждения все высказались единодушно. «За».

— И я сразу хочу предложить кандидата на пост председателя этой комиссии, — подал голос Арджуна. — Это Саид. Я знаю своего ученика много лет, он вырос у меня на глазах и превратился из шалопая-мальчишки в настоящего бойца. И я прекрасно помню множество ситуаций, когда Саид проявлял творческий подход к заданиям и даже порой не боялся идти против моих указаний, если полагал это правильным. После того, как я вышел из строя в Шварцбурге, Саид занял мое место и справился. С его живым умом, ответственностью и безупречной честностью он, по моему мнению, как никто другой подходит на эту роль.