Мать ветров

— То есть мы теперь как покойный Анастасио Медный в Ромалии. Только работникам не гроши, а пайку выдаем за труд. Впрочем, говорят, его наследник использует уже не рабочих, а рабов из колоний. Молодцы, учимся у процветающей страны.

— Да ты что, какие рабы, товарищ Али?! — возмутился комендант. — Ты посмотри...

— Благодарю, — Али сложил руки перед лицом, поклонился и примирительно улыбнулся: — Если ты не возражаешь, я сначала побеседую с заключенными, а уже потом посмотрю на выставку их работ.

— Заметил? — мужчина весело подмигнул, явно довольный. — Твой опыт перенимаем!

— И снова благодарю.

Когда отряд из Блюменштадта прибыл на место, бунт еще не затих, но понемногу успокаивался. Ребята Отто помогли своим здешним коллегам. Заключенных разогнали по баракам, наскоро отсортировали самых буйных и пошли выяснять, кто начал и почему. Тиль пригодился. Двое бывалых уголовников умудрились отбить у охранников ружья. Никто не погиб, но с ранами, и огнестрельными, и ножевыми, предстояло повозиться. Марта и Мария пока что допрашивали сотрудников лагеря, а после планировали пойти к заключенным, чтобы выяснить, обычный ли это бунт, или пахнет контрой.

Али, как всегда, предоставленный самому себе, отправился искать то, не знаю что.

Формальных поводов для придирок у него не было. Возможность труда заключенных предусматривал закон Республики, виды труда определяли на местах, исходя из потребностей и возможностей. В Блюменштадтской тюрьме, например, работали гончарная и столярная мастерские, женщины шили и вышивали, один бывший аристократ писал учебник по физике, а сидевший за контру жрец научился рисовать и создавал потрясающие картины. Здесь люди добывали железную руду.

Бараки, опять же, формально вполне соответствовали нормам тюремных помещений. Присутствовало разделение по полу и возрасту, перенаселения Али не заметил, чистота и вполне приемлемый уровень комфорта бросались в глаза.

Ни карцера, ни иных следов пыток... Все прекрасно!

Но разгневанное сердце все не желало биться медленнее и спокойнее. Что не так?

Тихий деревенский вечер нарушали негромкие, короткие разговоры людей и мычание новых заболевших коров. За околицей полыхали костры, и воздух полнился запахом жареного мяса.

На мгновение Милошу почудилось, что он вновь оказался в Альчикчик, среди невозмутимых рохос. А потом убедился, что перед ним загорелые, но все же светлые лица соотечественников, и впервые всерьез осознал, что именно они выращивали в первой сельской коммуне.

Вся земля была общей, и под определенные культуры отводили наиболее подходящие для них участки. Коммунары трудились не только на полях, где высаживали идущие на местные нужды и на продажу растения, но и на опытных участках, которые не приносили сиюминутной личной выгоды. Именно здесь удалось вывести новые сорта пшеницы и фасоли. Именно в здешних садах научились прививать яблони.

Эти плоды слаженного, цельного, научно обоснованного труда неизменно радовали Милоша и Камиллу.

Но, оказывается, были и другие плоды. Люди.

Когда стало известно, что болезнь скосила Радко, а после еще двоих коммунаров, никто не запаниковал. В каждый двор беспрекословно пускали Герду, Милоша и лекаря коммуны, четко отвечали на вопросы, подробно описывали самочувствие каждого члена семьи. Те, у кого подозревали скорое начало заболевания, спокойно, хотя и печально, уходили в специально отведенную для них избу. Оставшиеся в доме тут же бросались выполнять указания медиков: мыть полы и посуду, кипятить постельное белье и одежду. У двоих матерей забрали грудничков. Ни одна не заголосила! Просто уточняли у Герды, чем их будут кормить. А несчастье Герды, разлука с Лейлой и свалившийся Радко, внезапно успокаивало людей. Уж если она, медик, оставила свою грудную дочку на растительных смесях, то нечего и остальным переживать. Нашлись добровольцы — помощники и в двух лазаретах, и в коровниках. Быстро составили график приготовления пищи для больных и потенциально заразных.

Милош присел на минутку передохнуть и внимательно вчитаться в свои записи. Посмотрел на план коммуны, где набросал перемещения больных.

Рядом раздался тихий усталый голос Герды.

— Я только что от Радко. Жар не спадает, но и хуже не стало. Зато он подтвердил мои подозрения. Милош, это не чума. Либо другая какая зараза, либо магия.

— Магия, — уверенно ответил Милош. — Взгляни. Все больные и подозрительные так или иначе проходили мимо коровника или имели дело с коровами. Но подхватили эту дрянь только те, кто шел вот с этой стороны.

— Неси лопаты, а я попробую вынюхать.

Одиннадцать с гаком лет Али проработал в тюрьме, а к общению с уголовниками так и не привык. Научился получать от них важную информацию, научился вычленять в потоках лжи, ярости, презрения и подхалимства крупицы правды, но бездна душ человеческих его пугала. Глаза воров и убийц, в которых читалось подлинное равнодушие к чужой жизни. Разве увлекательная работа, учеба, уроки рисования, музыкальные и литературные вечера могли их изменить? Пока ни одного не поменяли. Оставалось надеяться, что со временем в лучшем, равном и свободном обществе просто не будет почвы для семян сердечного уродства. Либо кто-то умнее и талантливее него поймет, что делать с этим кошмаром.

Сейчас в словах, взглядах, насмешливых улыбках и пошлых подначках он не выловил ничего полезного. Зато руки двух серьезных уголовников сказали ему о многом. Али достаточно отпахал на стройках Пирана, чтобы знать, что руки работяг настолько гладкими не бывают.

— Благодарю за беседу, — сказал Али, когда сил и смысла слушать не осталось.

— А может, чего окромя беседы сообразим? — подмигнул ему высокий, красивый и весьма неглупый парень, очень талантливый фальшивомонетчик. — Ты симпатичный, авось, и за девчонку сойдешь. Да не боись! Хорошего человека мы не обидим, ух, приласкаем!

— Пожалуй, я отклоню ваше предложение, — замер на пороге, не удержался: — Жаль, что ты свой талант и красоту на дерьмо тратишь. Честное слово, жаль.

Спустя три барака тайна холеных рук уголовщины сделалось ясной, как солнечный день, упрямо глядевший в мутные окошки. Али подсел к небольшой группе тихих усталых заключенных и спросил прямо:

— Паханы заставляют вас за себя в карьере корячиться? — и указал на распухшие, в кровавых трещинах, ладони тщедушного паренька***.

— Ну что ж, — улыбнулся седой мужик с бородой, которая когда-то, на воле, наверняка была роскошной. Он и сейчас старался быть аккуратным. Как мог. — Я на бунт подбил. Как хочешь, так мной и распоряжайся. Но мочи терпеть издевки урок у меня нету.

— Без звука, — прошептал Али. — Я умею читать по губам.

Выучился, когда в Цветник поступила немая.

Вскоре гнев сменился холодной, жгучей яростью. Схема работы в лагере оказалась простой до слез. Начальство назначало определенную норму добычи, на карьер отряжали несколько охранников, которых явно не хватало, чтобы контролировать каждого. Не сбежал никто — и ладушки. А уж уголовники, не все, конечно, самые наглые и матерые, прохлаждались себе в выработанных ямах, пока заключенные попроще доставали руду за них и за себя. Был один, то ли смелый, то ли безмозглый, пытался им противостоять. Куда там! На следующий день из петли вынимали.