Мать ветров

Камилла сжала в своих узких ладошках крепкие ладони мужа и сына. Шепотом, чтобы не вспугнуть чудо, сказала, кивая на серый комочек с ало-розовой грудкой:

— Смотрите, наша зарянка — для наших зорь.

Миновавшее полнолуние вымотало вервольфов до счастливого изнеможения. Впрочем, людей шатало не меньше, и улыбки на их лицах были такими же безумными.

Лейла оборачивалась в третий раз, но мужа и старших детей Герда подпустила к ней впервые. Саид оказался морально самым стойким, хотя, конечно, едва не пускал слюни, любуясь очень пушистым волчонком с невероятной, светлой почти до белизны шерсткой.

Мира привыкла к брату, вполне взрослому волку, который вызывал в ней гордость и восхищение. А вот маленький, большеголовый, коротколапый кутенок привел ее в умильный восторг, и в первый час ночи весь богатый словарный запас девочки сократился до писков, ахов и вздохов.

Радко в таковой регрессии упрекнуть никто не мог, поскольку он своевременно обратился. Лишь подозрительно часто вылизывал светлый комочек и отвлекся от него только тогда, когда явился Шамиль.

Фенрир же взирал на это представление с видом мудреца и провидца. Мол, еще одно детище на мои седины, но пригляжу я за ним, не то вы, двуногие, наверняка что-то напортачите.

Дома отсыпались до полудня. Даже Лейла, утомленная своим преображением, будила маму, требуя законную порцию молока, только один раз. Обед и привычные хлопоты в коммуне отвлекали Герду до самого вечера, но когда Саид и Радко засобирались на рыбалку, она не выдержала и отозвала мужа в сторонку, в самую глубь молодого яблоневого сада.

— Пушистик, ершей ловить не будем! Не очень много. Не очень мелких. И приготовлю я сам. Слово чекиста, — выпалил на одном дыхании Саид.

— Ловлю на слове, — милостиво улыбнулась Герда. Вздохнула и посмотрела на мужа, стараясь вложить в этот взгляд всю свою материнскую мольбу: — Пожалуйста, свет мой... Знаю я, о чем ты хочешь с Радко поговорить. И поругать ты его обещал, и за дело, согласна. Да только шибко его... не надо.

— Погоди-ка. Ты же знаешь, я руку на него не подниму. Так чего ты боишься? Ты белее смерти сейчас, Герда! Скажи.

— Да что ты...

— Скажи, — в ласковом голосе звякнула сталь.

— Я же помню, каково мне было, когда отчим ругал. Да, батюшка мой не только по голове меня гладил, но то другое. А отчим... как вспомню — не по себе становится. Верю, что ты с Радко не так, но...

— Он тебя избивал? — глухо спросил Саид. — Почему ты раньше молчала?

— Ты ему только за грубое слово, мне сказанное, синяков наставил. Боялась я, что ты его совсем забьешь, — едва слышно, стыдясь собственных мыслей о любимом, ответила Герда.

— Волчонок. Могла бы и не пугаться. Отчим твой тебя как вещь в барский дом вытолкал — а я его лишь приложил маленько, даже крови не пустил. Георг тебя... — а я его не тронул. Ты сама справилась. Выходит, Герда, не благородный я рыцарь, который за свою прекрасную даму мстит на дуэлях. Могла бы и не пугаться.

Всегдашнее веселье в родных карих глазах затмила неизбывная тоска, такая, что хоть волком вой. Герда давно догадывалась, а теперь узнала наверняка, чего стоила ее собственная неброская, но серьезная сила. Она поднималась с колен, покидала сгорбленную скорлупу забитой, запуганной, изнасилованной крестьянки, не опираясь на руку Саида, не цепляясь за его крепкие плечи лучника. Нет, она шла за ярким светом его души, вырастала, спотыкалась, падала и опять вставала, зная, что сможет. Ощущая в себе мощь дикого зверя и свободного человека.

А сам Саид? Нежный, добрый, храбрый. Разве не хотел он уберечь ее от этих падений, подхватить на руки, прижать к себе, спрятать в уют и безопасность? Разве не жаждал поквитаться с ее обидчиками — точно так же, как порвать в клочья виновников гибели Хорька и увечья Арджуны?

И жаждал, и рвался. А долго ли? Саид славился безмерной отвагой в бою, яростью до бешенства, но сердце его не создано было для ненависти и мести. И теплый огонек его сердца вывел когда-то Герду из тюрьмы крепостничества.

— Был в моей жизни один благородный рыцарь. Который грозился порубить моих маленьких сестер и брата, надругался надо мной и едва не убил раненую Зосю, — усмехнулась Герда. Мягко прижала мужа к стволу яблоньки, и на черные кудри посыпались последние лепестки. — Был такой, больше не надобно. А ты — мой свет, мой рыцарь. Веришь ли?

— Верю, — выдохнул Саид, когда сумел вывернуться и повалить жену на землю, усыпанную яблоневым снегом. — И ты мне поверь, волчица, что твоего детеныша я не обижу.

— А ершей?

— А ершей обижу. Поймаю, почищу и пущу на уху. Сам.

Ершей, вопреки серьезным угрозам, решили оставить в покое. Они неплохо ловились у старого мостка, но после обеда заметно потеплело, к закату и вовсе закапал робкий уютный дождик, а Радко объявил, что будто бы видел накануне сомовий след.

— Не рано ли? — засомневался Саид. — Да и ночь светлая была.

— Может, мы с мамой рыбу потревожили, — ответил Радко. — Давай попробуем! Если не выйдет, надергаем какой-нибудь мелочи.

Приличного живца наловить не успевали, а потому выпросили у зарезавшей курицу Ягны свежих потрохов и теперь нашивали их на крючки, изредка поглядывая на воду. Ленивую речку тревожили только бисерные капли. Ни совместная работа, ни умиротворенный шелест дождя не спасали от гнетущего молчания.

— Какие у тебя планы? — вдруг негромко спросил Саид. — Я пробуду с вами не больше недели. Это если раньше не вызовут. Останешься с мамой и сестрами или вернешься в город со мной?

— Ну... Я собирался помочь коммунарам со скотиной, понаблюдать, полечить. Ты же знаешь! Ходил сегодня в коровник — дали добро.

— Мало ли. Вдруг ты передумал и хочешь выбрать себе более достойную работу.

— Пап, ну что ты ходишь вокруг да около?! — взвился Радко и тут же затих под грозным взглядом отца. — Хочешь прибить — прибивай, понимаю, заслужил.

— Почему заслужил?

— Много почему. Огорчил маму, а ей нельзя переживать, молоко же... После уж подумал, что мог бы тебя подвести. Вдруг бы кто увидел шрамы? И слухи бы поползли, мол, сын главы ЧК... Ну, не знаю. Либо с придурью, либо, что хуже, тебя бы подозревать стали, что детей бьешь.

— И где твоя логика, Радко? Ты только что предлагал тебя прибить, а потом заговорил о подозрениях.

— Оставь придурь. Недалеко от истины.

Саид хмыкнул и поднялся, жестом предлагая закинуть удочки. Наживка ушла на дно да там и застыла. Они постояли у самой воды, пытаясь высмотреть в темноте следы усатого хищника, а потом вернулись под крону огромной ивы, где было все же немного суше.

— Значит, ты остаешься. Ты ходил сегодня в коровник, разговаривал с коммунарами. Видел, как они работают?