Мельбурн – Москва

– Леша, послушай!

– Ну? – я с досадой повернул голову, и взгляд мой, брошенный на Ляльку, помешавшую мне запечатлеть сидевшую на ветке белочку, вряд ли был очень приветливым.

Белочка ускакала, а Лялька надула губки.

– Почему ты так со мной, Лешенька, неужели я тебе не нравлюсь?

Вопрос сложный – с тех пор, как мы вместе воровали провод, Лялька вымахала в стройную девицу с огромными черными глазищами. Внешностью она немного походила на цыганку и безо всякого стеснения постоянно со мной заигрывала. Настолько постоянно, что я к этому привык, как к детской игре, и не придавал никакого значения. Естественно, она мне нравилась, но и только. Совращать я ее не собирался, жениться – тем более, поэтому честно ответил:

– Почему, нравишься. Но не настолько, чтобы я решил осложнить себе жизнь.

– Я знаю, – торопливо заговорила она, – у тебя способности к математике, ты побеждал в олимпиадах, тебе нужно ехать учиться, но я ведь ничего не осложню. Хочешь, – в ее взгляде мелькнуло отчаяние, – я буду с тобой? Прямо сейчас? И ничего мне от тебя не нужно, я люблю тебя еще с тех пор, как мы бегали за проводом. Помнишь, как ты расшибся, и я тебя перевязала?

Я оторвал ее пальцы от своей руки и сказал, как можно мягче:

– Нет, Лялька, это не для меня. Я не хочу портить жизнь – ни себе, ни тебе. Разве кроме меня нет хороших парней?

– Лешенька, любимый мой, я же ничего, я же согласна просто так, без ЗАГСа. Для меня только ты один, я хочу только тебя.

– А я вот тебя совсем не хочу.

Это вырвалось само собой – обижать Ляльку я вовсе не собирался, хотел только, чтобы она отвязалась и оставила меня в покое. Однако слова мои ее задели, черные глазищи полыхнули таким яростным пламенем, что мне стало не по себе, и неожиданно припомнился подслушанный в детстве разговор.

….В тот день, когда отца Ляльки нашли мертвым у входа в забой, мама второй день сидела со мной на больничном – меня угораздило подхватить ветрянку. Поэтому тетя Галя Катышкина из профкома, собиравшая деньги на похороны, зашла к нам домой. Мама, конечно, деньги дала, но при этом недовольно заметила:

– Детей и жену его жалко, а на самого Витьку ни копейки бы не дала! Четверо детей, о чем он думал, когда беспробудно водку глушил?

– Витьку тоже жалко, – со вздохом ответила тетя Галя, – хоть и не говорят о покойниках плохо, но тут уж больше на Маре вина. Легко ли пацаном маленьким такое выдержать – домой из школы пришел, а мать в петле висит? Всю жизнь в глазах это у него стояло, через то и пил.

– Если в глазах стояло, нечего было четырех детей делать, – сухо возразила мама, – а у Мары, матери его, с головой всегда было плохо, надо было давно к психиатру с ней сходить. Я мужу ее, помню, раз сказала, так он сразу в штыки – как же вдруг его жену в сумасшедшие рядят!

– А, это когда она Земцову Риту кислотой облила, – вспомнила тетя Галя, – знаю. Идиотка, решила, что Ритка кому-то там что-то про нее сказала. Когда ей что в голову втемяшится, то не переубедить было. Хорошо, в лицо не попала, только пальто попортила – Ритка его в Новосибирске купила, семь часов в очереди отстояла. Кстати, старшая у них, Лялька, вся в бабку Мару пошла – и лицом и характером. Тоже будет не сахар. Прошлым летом ее милиционер словил – в трамвае под скамейкой пряталась и по городу каталась, – так она ему руку до крови прокусила. Дикая совсем….

Когда Лялька зыкнула на меня глазищами, именно это слово из того разговора и пришло мне на ум – дикая. С тех пор, как она покусала милиционера, прошло лет десять, но натура ее оставалась прежней – не сахар, это точно.

– Ах, так?! Ладно, ты еще пожалеешь! Я выйду за Шебаршина, и он тебя, как клопа раздавит! Слышишь?! Как клопа!

Она выбросила вперед руку, ударив меня в грудь, и бросилась бежать. Пожав плечами, я сунул фотоаппарат в футляр, а когда поднял голову, то встретился глазами с Санькой Шебаршиным. Лицо его было непроницаемым, но я подозревал, что он слышал весь наш с Лялькой разговор.

В последующие годы моей жизни ни о Ляльке, ни о Шебаршине я не вспоминал. Окончил мехмат МГУ, поступил в аспирантуру, через год женился, и даже было время, когда подумывал уйти из аспирантуры – мне предлагали работу в Дубаи. Однако Маша ждала ребенка, и врач не советовал ей менять климат. Я писал диссертацию, подрабатывал, делая программы по заказам, и на жизнь нам хватало. Конечно, пока не родился Игорек – хозяйка квартиры, которую мы снимали в Ясенево по сходной цене, намекнула, что, когда дети начинают ходить, они портят мебель. Поскольку дети начинают ходить не сразу после рождения, еще какое-то время у нас в запасе оставалось, а потом нужно было решать – или искать другую квартиру, или каким-то образом брать кредит и покупать собственное жилье.

В один из пригожих весенних дней, в субботу, по домашнему телефону мне неожиданно позвонил Шебаршин. Я долго не мог понять, кто говорит, а когда узнал его, мне стало крайне неловко – как-никак, а все детство провели плечом к плечу. Чувствуя себя виноватым, я согласился «встретиться семьями», и Санька, не дав мне опомниться, в тот же вечер пригласил нас к себе – в шесть часов, сказал он, его машина будет подана к нашему подъезду.

Маша обрадовалась – после рождения Игорька ей практически не с кем было общаться, кроме врачей детской поликлиники и сидящих в очереди молодых мамочек. Она немедленно полезла в шкаф в поисках подходящего прикида, потом побежала в ванную мыть и укладывать волосы. Игорька мы, естественно, собирались взять с собой – его просто не с кем было оставить.

Без пяти шесть я выглянул в окно и увидел просторный кадиллак, подъехавший к нашему подъезду. Шофер в ожидании нас выбрался из машины и стоял, притоптывая ногами. Когда мы вышли, он предупредительно распахнул перед Машей дверцу и спросил ее:

– С супругом вместе на заднем сядете или он вперед?

Я поспешно сказал:

– Мне лучше вперед, им сзади просторней будет.

– Далеко ехать? – поинтересовалась Маша, удобно располагаясь с Игорьком на заднем сидении.

– По хорошей дороге за полчаса доедем, сейчас, вроде как, свободно, – усаживаясь за руль, серьезно ответил шофер, – а так от окружной километров пять, – он посмотрел на меня и попросил: – Вы, если не трудно, пристегнитесь ремнем, а то не ровен час гаишников встретим.

Когда, пропуская нас, раздвинулись металлические ворота, и кадиллак остановился у входа в сияющий огнями трехэтажный особняк, Маша растерянно спросила:

– Здесь что?

– Здесь Александра Маратовича дом, – открывая дверцу, с прежней своей серьезностью ответил шофер, и я вдруг вспомнил, что Шебаршина-старшего звали Маратом Ивановичем, – а вот и они сами вас встречать вышли.

Саня немного располнел, но в целом изменился мало.

– Леха, привет, – вместо рукопожатия он крепко стиснул мои плечи и повернулся к Маше, с помощью шофера выбиравшейся из машины с задремавшим Игорьком на руках, – а это супруга и наследник? Ну, знакомь, знакомь.

Маша передала мне Игорька, который сразу же сонно захныкал.

– Здравствуйте, – смущенно пролепетала она, подавая Сане руку.

Войдя в огромный холл с колоннами из мрамора и позолоченной мебелью, мы остановились, не решаясь ступить на сверкающий паркет и ища глазами, где бы снять уличную обувь. Саня решительно подтолкнул нас в спины.

– Вперед и не оглядываясь! Сейчас моя половина выйдет, тоже никак вас дождаться не могла. Ляля! Ты где прячешься?

Девчонка, когда-то искусавшая милиционера и вместе со мной воровавшая трамвайный провод в старых отцовских джинсах, выглядела теперь, как сошедшая с журнальной обложки модель.