Место третьего

Наконец-то мне удаётся оценить все преимущества расположения комнаты Агацумы. Раз этаж полностью пуст, можно спокойно пройти по коридору, а не красться на цыпочках, и в дверь барабанить можно от души, без опасений разбудить соседей.

Соби открывает почти сразу, как будто стоял за дверью и только и ждал, когда я постучусь. Ничего не говоря и даже не разуваясь, прохожу в комнату, где витает стойкий запах табачного дыма. Соби идёт следом и первым делом распахивает оконные створки. Тишина спальни разбавляется ночным стрёкотом цикад.

Здесь почти так же темно, как только что было в кабинете Ритсу. Горит лишь напольный торшер. Но из-за его мягкого желтоватого света темнота эта кажется не неуютной, а спокойной. Сразу рождаются неуместные ассоциации: всё наше самое «интересное» общение проходило при таком освещении. Даже забавно.

— Сэймей?..

У него странный голос. Как будто в горло затолкали кусок ваты, из-за чего звук получается сухим и приглушённым. Внимательно смотрю ему в лицо и отмечаю, что и видок соответствующий. Губы искусаны, под глазами тени, а волосы забраны в хвост до того небрежно, что можно было этого и не делать.

Под моим молчаливым взглядом Соби переминается с ноги на ногу и решает зайти с другого конца:

— Хочешь чаю?

Я молчу. В гробу видел его чай. Я за другим явился.

— Ты пришёл за ключом? — делает он ещё одну попытку.

Моё молчание его заметно нервирует и напрягает — плечи поднимаются и опускаются всё чаще, а складка на лбу становится глубже. Оно и понятно. Ведь я после того, как увидел шрамы, ни слова ему об этом не сказал и просто ушёл неизвестно куда. Может, он думает, что я был у Минами, чтобы отказаться от него, а теперь пришёл рвать Связь?

Ну точно. Именно это он и думает, иначе бы не вёл себя так, будто я дал ему в руки лопату и велел копать себе могилу. Но нет. Бросить я его не могу, теперь уже нельзя. Ещё утром было можно, сейчас — нет.

Вытягиваю ладонь. Моргнув пару раз, Соби поспешно лезет в карман брюк и кладёт мне в руку ключ. Спрятав его, присаживаюсь на подоконник, продолжая сверлить Агацуму глазами.

Собственное молчание начинает угнетать. Вернее, не так. Это Соби угнетает моё молчание, а меня — своё бессилие, страх начать этот разговор. Глупый упрямый инстинкт отбивает желание удостовериться в неугодных вещах. Потому что после этого я уже не смогу обманывать себя, как прежде. Придётся признать поражение в этом раунде.

— Расскажи-ка мне… Боец, — через силу усмехнувшись, складываю руки на груди. Сейчас это не поединок, но я по-прежнему на поле боя.

— Да, Сэймей, — немедленно оживляется Агацума, услышав мой голос.

— Где Ушки оставил, Соби?

Я, наверное, рыба, которая просто шлёпает губами. Или у меня звук выключили. Потому что Агацума только хлопает глазами и не меняется в лице, как будто до сих пор ждёт вопроса. Я его не тороплю. Дожидаюсь, пока он медленно опустит взгляд, осознавая, что сейчас по-любому его очередь издавать какие-то звуки.

— Сэймей…

Всё. Дальше можешь не продолжать. Я получил ответы на все свои вопросы. Вот теперь — точно на все.

На несколько секунд прикрываю веки. Нет, я всё понял, ещё когда стоял в кабинете Минами. Но одно дело — понимать, и совсем другое — знать наверняка и делить это знание с кем-то ещё.

— Когда это случилось?

— Когда мне было четырнадцать, — отвечает он почти шёпотом, не поднимая глаз.

Три года… Целых три года назад.

— Почему ты не пожаловался в органы опеки?

Вот теперь он вскидывает голову и смотрит с таким удивлением… Наверное, Ритсу его так затравил, чтобы у него и мысли не возникло кому-то рассказать. Не думал, что стану свидетелем типичного семейного насилия. Опекун воспользовался своим подопечным. Банально до тошноты.

— Что ты имеешь в виду? — настораживается Соби.

— Ты что, идиот? Если бы ты заявил на него, он бы сейчас гнил в тюрьме! Неужели пожалел насильника?

— Сэймей… — Соби резко выдыхает, как будто ему больно, опять опускает голову и хмурится.

Да, так и есть. Амбивалентные чувства — так это называется, насколько помню базовый курс психологии. Агацума не обладает достаточной волей, чтобы пойти и сдать своего дорогого сенсея.

Однако то, что Соби говорит следом, заставляет меня прирасти к подоконнику, с которого я уже собирался вставать, чтобы идти к себе.

— Сэймей, это было не насилие. А… воспитание.

Воображение порой играет с людьми дурные шутки. Оказывается, за последние полминуты я уже успел придумать полную картину произошедшего. Не в красках, к счастью, но довольно подробную и убедительную. И даже успел поверить в то, что всё было именно так, а не иначе.

И вот теперь моя картина расползается рваными клочьями, кривыми, неровными, отвратительными… и почему-то с зеленоватыми оттенками лёгкого страха.

— Ну-ка, повтори, — шепчу я и облизываю губы.

— Никакого насилия не было.

— Хочешь сказать, он тебя не принуждал?!

— Принуждения тоже не было, — у Соби ровный, отрешённый голос, как будто он говорит не о себе, а о ком-то очень далёком. И пустой взгляд под стать.

— Так ты что, ты… Ты… — никогда не испытывал на себя явления под названием «слова застряли в глотке». Теперь же стою, двигаю губами, но звука нет. Наконец голос прорезается. — Ты что… Ты хотел этого?!

— Я не хотел! — Агацума резко поднимает голову. — Но я и… не сопротивлялся.

Оттолкнувшись от трёклятого подоконника, служившего мне опорой последние несколько минут, подхожу к Соби ближе и заглядываю в лицо.

— Повтори. Выходит, он просто тебя поимел, а ты ничего не сделал?

Он с напряжением водит глазами по моим коленям, сглатывает и отвечает шёпотом:

— Я… ничего не сделал.

Это первый и последний раз, когда я бью Агацуму.

Не по Связи, нет. Кулаками. Сначала по лицу, совсем неумело, зато от души. Потом, уже приноровившись, под дых, со всей силы. А когда он сгибается пополам, опять по лицу, несколько раз, пока он не оседает на пол. И там уже завершаю дело тремя крепкими ударами под рёбра. Напоследок не забываю пнуть его в раненое плечо.

Но Соби не издаёт ни звука, только рвано и тяжело дышит и, закрыв глаза, покорно сносит побои.

Когда красная пелена перед глазами спадает, обнажая привычные цвета, заставляю себя успокоиться, несколько раз глубоко вздохнуть и отойти от Агацумы обратно к подоконнику, чтобы упереться в него кулаками и глотнуть прохладного ночного воздуха. У меня трясутся руки, костяшки пальцев сбиты, на них кровь: моя и чужая. В черепе гудит. Но я стою и — чёрт возьми! — дышу, дышу, прилежно дышу, чтобы как можно быстрее прогнать из головы вязкую серую муть.