Миллионщик

Но я смотрел на эту сцену бойни, и что-то внутри меня воспротивилось. Оставить этих людей вот так, как падаль, на растерзание волкам?

— Погодите, — твердо сказал я. Мой голос прозвучал неожиданно громко в звенящей тишине.

Рекунов обернулся, его лицо было непроницаемо, но в глазах читалось недоумение.

— Господин Тарановский, мой приказ — ваша охрана. Это место опасно. Мы уезжаем.

— Мы не уезжаем, Степан, — возразил я, глядя ему прямо в глаза. — Там могут быть выжившие. Мы должны проверить. Это наш долг.

— Мой долг — вы, а не мертвые почтари, — отрезал он.

— А мой долг — оставаться человеком, — нажал я. — Если там все мертвы, мы погрузим тела в сани и вернемся в Кяхту. Их нужно похоронить по-христиански и сообщить о нападении. Мы не можем просто проехать мимо.

Рекунов смерил меня долгим, тяжелым взглядом. Он взвешивал приказ Верещагиной и мое неожиданное упрямство. Наконец, он недовольно крякнул.

— Двое со мной, осмотрим. Двое — здесь, наготове. Господина Тарановского охранять в первую очередь! — бросил он своим людям.

Мы осторожно подошли ближе. Картина была страшной. Четверо почтарей и двое ямщиков были убиты выстрелами в упор. Почтовые мешки вспороты и пусты. Убиты были и все шесть лошадей — преступники явно не хотели, чтобы кто-то мог быстро догнать их или поднять тревогу. Я опустился на корточки рядом с одним из убитых — человеком лет сорока в темно-зеленом мундире почтового служащего. Трупное окоченение уже тронуло тело.

— Осмотрели, господин Тарановский. Все мертвы, — доложил Рекунов, подходя ко мне. — Возвращаемся в Кяхту. Вы были правы, нужно сообщить.

Я уже было согласился, как вдруг из ближайших заснеженных кустов в стороне от дороги донесся слабый, едва слышный стон.

— Стой! — выкрикнул я. — Туда!

С револьвером наготове я бросился к кустам, Рекунов и один из его людей — за мной. Там, привалившись к стволу молодой сосны, сидел один из почтовых служащих. Его тулуп был пропитан кровью, лицо — землистого цвета, но глаза были открыты, и смотрел он осмысленно и умоляюще.

— Помогите… — прохрипел он.

Изя тут же притащил из саней флягу с водкой. Я смочил раненому губы, потом дал сделать небольшой глоток. Он закашлялся, но в глазах его появилась жизнь.

— Кто это сделал? Разбойники? — спросил я, пока Рекунов осматривал его рану в плече.

Раненый горько усмехнулся, обнажив прокуренные зубы. Он на мгновение замолчал, собираясь с силами.

— Какие, к черту, разбойники, барин… Свои это… кяхтинские.

Глава 9

Глава 9

— У нас в Сибири, барин, охота на человека — дело привычное, — хрипел ямщик, пока я кое-как перевязывал ему рану, судорожно вспоминая познания в полевой медицине. — Осенью, как работы на приисках встанут, люд с деньгой и золотишком домой тянется. Вот тут-то на них и выходят… Разные людишки разбойничают, как бродяги, всякие там бывают и купцы уважаемые, господа чиновники… развлечение, охота. Уходят на неделю-другую в тайгу, якобы на оленя. А сами бьют старателя, как косулю. Деньги, золото забирают. А кто победнее — так и сапоги с одеждой с мертвяка снимут… И никто это за убийство не считает. Охота! Опасный зверь, говорят, бродяга-то. У него ведь тоже револьвер в кармане быват…

Так-так. Похоже, здесь тоже горбачат все кому не лень.

— Так вот и наши… из таких же. Только они на мелочь не разменивались. На почту позарились. Сам городской голова наш, кяхтинский, Лазарев, богатый как Крез… и дружок его, директор почтового ведомства, статский советник Батурин. Столпы общества, к губернатору на чай ходят… — Ямщик снова злобно усмехнулся.

Он рассказывал, а передо мной вставали картины безыскусной сибирской жизни. План их был прост и нагл. Тракт из Кяхты на Верхнеудинск в этом месте, как раз за городом, делает большой крюк, а есть тропа напрямик, через болота, верст двадцать, известная лишь им одним.

— Вчера сам директор Батурин нас отправлял, — продолжал раненый. — Денег и золота в этот раз было особенно много. Две тройки. Четверо почтарей охраны. Он нас всех лично провожал, ручкой махал… А сам с Лазаревым, сволочь, напрямик. Обогнали нас и устроили засаду вот здесь!

Я оглянулся на заснеженное поле. Да, в этих кустах жимолости и березы вполне можно укрыться, даже с лошадьми. Меж тем Степан со своими подняли спасенного и уложили на одни из саней. Раненый застонал.

— И вот, когда наши почтовые тройки поравнялись, они и выскочили на дорогу, — бледнея от боли, продолжил он свой невеселый рассказ. — Мы их сразу и узнали — кто ж в городе не знает городского голову и почтового начальника? Остановились, разумеется. А они, сволочи, подошли к упряжкам и молча, без единого слова, застрелили лошадок. А потом и в нас палить начали. Мы за оружие, а выстрелов нет, одни щелчки! Бах-бах, без толку! Это уж я потом смекнул: Батурин, паскуда, перед отправкой патроны-то наши и выпотрошил, пули вынул.

Мы с Изей переглянулись.

Вот это да! Вот уж оборотни так оборотни!

— Я первой же пулей ранен был, в плечо. Упал, притворился мертвым. Лазарев подошел, пнул меня сапогом. Я не шелохнулся. Он приставил револьвер к моему виску… я уж с жизнью попрощался. Щелк! А барабан-то пустой. Батурин — он на коне остался, не слезал даже — крикнул ему: «Да брось ты его, он и так мертвехонек, не задерживайся!» Затем вспороли мешки, сгребли деньги и золото в свои сани, да и уехали.

— Куда? — невольно вырвалось у меня.

— Да, вернее всего, той же короткой дорогой поскакали обратно в город.

Он замолчал, тяжело дыша.

— Когда они уехали, я кое-как до кустов дополз. Думал, тут и помру. А тут вы…

Я смотрел на этого чудом выжившего человека, и в моей голове складывался план. Холодный и четкий. Просто отвезти его, скажем, в Верхнеудинск, и сдать властям? Бесполезно. Городской голова и начальник почты. Их слово против слова простого почтового служащего. Его либо убьют в камере, либо объявят сумасшедшим. Оба преступника наверняка уже устроили себе алиби. У таких, как они, всегда найдется пара-тройка зависимых от них людей, готовых подтвердить что угодно. Нет. Действовать надо иначе.

— Едем обратно в Кяхту. Быстро! — скомандовал я.

— Куда? Зачем? — не понял тот.

— К Верещагиной.

«Она единственный человек, у которого хватит власти и смелости наказать. И действовать надо немедленно», — промелькнуло у меня в голове.

Уложив трупы остальных на сани, мы двинулись обратно, настегивая коней.

Через пару часов мы ворвались во двор особняка Верещагиной, вызвав переполох среди прислуги. Я потребовал немедленно доложить хозяйке.

Аглая, увидев нас, удивилась, а увидев трупы убитых, даже чуть взбледнула, но не потеряла самообладания.

Она выслушала мой короткий рассказ.

Выжившего ямщика тем временем перенесли в одну из комнат и послали за врачом.

— Лазарев и Батурин… — процедила она сквозь зубы. — Я всегда знала, что они мерзавцы, но чтобы такое…

Я едва сдерживал себя от злости, я сам не святой. Но вот так охотиться на людей, как на животных. А перед этим еще и улыбаться им. Просто твари. Да ладно бы еще разбойники, которые от голода помирают, так нет, богатеи. Скука этих тварей одолела!

— У нас мало времени, Аглая Степановна! — сказал я. — Если мы хотим привлечь их по закону, есть улика, которую они не могли скрыть. Лошади! После двадцативерстной скачки по тайге и обратно они должны быть мокрые и загнанные. Если мы нагрянем к ним прямо сейчас, до того как конюхи успеют привести их в порядок… Но действовать должен кто-то, кто не подчиняется городскому голове. У вас есть такой человек?