Мое частное бессмертие
Шрифт:
Долина Роз.
Озеро с дамбой (мамочки!)
100 лет я не был тут.
И подписываюсь ещё на 200.
Не жаль мне на Ботанике ничего. Ни кинотеатра «Искра», ни «чёртова колеса» в Долинке. Ни Вовы Елисеева, моего лучшего друга…
Хотя кинотеатр «Искра» самый современный в городе. Свет в нём угасает по углам, неприметно, волшебно. Точно сказочный яд вливают в ухо.
И с чёртова колеса в Долинке видно, что Земля и вправду колыбель человечества.
И второго такого друга, как Вова Елисеев, у меня не было, нет и не будет никогда.
Но… всё.
С Ботаникой
Hавеки.
Через 2 часа.
Играли на поле 28-й школы.
Столько команд в формах – в глазах рябит.
…Но я просидел полные 2 игры в запасе. Хотя Крецу только костылил и лез в драки, и Аурел играл как ж-па. А уж Волчок в воротах какие пенки ловил, я молчу. И Апель только угловые подавал вместо того, чтоб вести команду за собой.
Hаши сдули 0:4, 0:7. Добровольно никто не заменился.
Оставался последний матч.
Я решил не ждать у моря погоды и выбежал под шумок со всеми.
Мы построились полудугой.
Судья жевал свисток и переводил взгляд с секундомера
(…22… 21… 20…) на нас (…17… 16… 15 секунд до начала матча!).
Вот он уже не отрываясь смотрит на секундомер.
(…14… 13… только бы не отловили до свистка!)
(…9… 8… 7… знали бы вы, какой футбол в моих гетрах надувался!)
(…5… 4… 3… по свистку затеряюсь в общей куче… 2… 1…).
«Двенадцатый!» – полохнулось в полудуге соперников напротив. Возник злой переполох, и меня погнали с поля.
Hаши сдули и последнюю, третью игру. Всё, финита.
Построились «линейкой», сыграли туш.
Тогда и подвяла моя дружба с Хасом. Я перестал ходить к ним во двор.
А потом они с Апелем сподличали, выманив у меня мою форму с гетрами.
Но об этом в следующей хронике.
7
(прощай, форма!)
Потом жирный Хас и Апель заявились ко мне и выманили мою форму: трусы, майку и гетры.
Вот как это было.
1972, июль, Кишинёв.
Было 11 утра, они шли из «Бируинцы» (кинотеатр на углу) после утреннего сеанса, а я выскочил на балкон за какой-то надобностью.
Они шли по моему кварталу той особенной походкой, как только летними каникулами ходят после утреннего сеанса: оживлённо-потерянно, с нервозной бесцелинкой. Это когда день только начался, а кино уже было.
С балкона я нырнул обратно в квартиру.
Почему-то я не ждал добра от встречи с ними.
Баба Соня вывешивала стирку на дворовом балконе.
И я хорошо расслышал Хасово «Витя дома?», обращённое к бабе Соне. Без «здравствуйте», без «извините»…
Мы уселись под виноградом напротив 2-го подъезда, и Апель показал мне лист бумаги с крупно выписанным «ГДЕ БЫЛ ПЕШКОВ?» – якобы от руководства ЖЭК-10.
Нигде я не был, отвечал я. В своём дворе был.
Тогда форму отдавай, сказали они.
Мол, в ЖЭКе требуют. Раз я на тренировки не хожу.
А я и не знал, что были тренировки.
Как зачарованный, вынес я им форму, уже отглаженную, тёплую, собранную для храненья в шкафу.
Только кеды
я им не вынес, но кеды без формы ничего не значат.Позже я открыл, что они меня обманули. Без всякой цели. Только потому, что начало дня, а кино уже было.
Это плохо.
Это катастрофа.
Посмотрят на меня, допустим, издалека. Из какого-нибудь 40-го века. Или из мегазвёздного скопления М13. Как я докажу – что я это я? А не Пафнутий какой-нибудь.
8
А город мой зелен был до того, что в обвое аллей, озёрных плавней, дворовых олешников казался кривоул и провинциален.
И хотя по проспекту тополя были выстроены во фронт и окублены, как пудели у министерских зданий, всего-то полукварталом ниже косились акации-солохи да древние мощи шелковиц ходили под себя багрецовой ягодой, и асфальт был липок и лилов.
Июль 1973, Кишинёв.
В дворик мой запахнуто было столько неусадчивого цветенья, фруктовых копн и ополченных тополей, столько виноградниковой мохны, астр, георгин, что и просластное солнце лишь выборочными врезками ложилось здесь и там, не задевая наземистые прохладу и тени…
И я старший из детворы!
Мы водили бесконфликтные тихие игры: войнуха… прятки… футбол. Да, футбол… До сих пор мне хотелось его слабого раствора. Не интриг, не драк, не унижений «Кожаного мяча». А – нового рывка, неизъяснимого разворота.
В том году вместо травмированного Бышовца в Киеве заиграл Блохин.
Левша и лебедь советского футбола.
Он был легкоступней, полётнее, разболтаннее в крепленьях.
И, главное, был у него финт: прокинуть мяч далеко вперёд и лететь вослед, как воздушный шар с газовым свистом. Пока защитник соображает, скрипит уключинами, грузно разворачивается с левого борта на правый борт, – Блоха, ха-ха, уже улетел.
Никто не мог сладить с этим финтом!
И как поют под любимые пластинки, под Том Джонса или Муслима Магомаева, так шлифовал я свой бег и обводку под блохинскую взмывающую игру.
Удовольствие моё было бы полным, если б не Шаинов из 12-й квартиры. Мильтон на пенсии. Ревматик с тростью. Он запрещал топтать траву. Только чиркнешь спичкой футбола, он тут как тут со скандалом. Хотя сам футбольный фанат: всякое утро Вера-почтальонша приносила ему свежий «Советский спорт» в росе.
А киоскерша у «Бируинцы» откладывала «Футбол-Хоккей» по понедельникам.
До «Бируинцы» 2 минуты на «Орлёнке». 4 минуты лёгким бегом.
Но для Шаинова это мучительный поход.
От ревматизма его закручивает на каждом шаге.
«Постой!.. Остановись, кому говорю!.. Не в службу, а в дружбу!» – заводил он по понедельникам, когда я, как ястребок, пролетал мимо на «Орлёнке».
Ладно, я не вредный. Сгоняю за «Футбол-Хоккеем» к «Бируинце».
Соседи всё-таки.
Однажды я купил там «64». Хотя и не думал покупать. Хотя у меня и денег не было (кроме 3 коп. на газировку). Просто киоскерша вдруг раз-под-прилавок и достаёт: «Надо?.. Для своих держу!..»